— Прости, любимая, — выдавил он из себя. — Я не осознавал, что делал.
— Ну, что ты! Мой муж всегда знает, что делает, — сдерживая слезы, ответила она. — Вероятно, мое дитя оказалось противным? Ты прости мне этот грех… В будущем я постараюсь, чтобы было лучше…
Ему стало чертовски стыдно.
— Аспазия, ты должна немедленно выехать как можно дальше из Рима, — сказал он.
— О, ты уже прогоняешь меня! Я это чувствовала…
— Нет, нет! Дело в том, что… тебя хотят похитить…
— Меня, замужнюю женщину? Кто?
— Римляне.
Аристарх не осмелился поведать ей всю правду.
— Хорошо, дорогой. Я готова ехать.
После тягостного прощания осиротевшая мать покинула имение. Аристарх отправил ее под охраной пяти слуг вместе с золотом в Брундизий, где поджидало судно.
Среди ночи Аристарха разбудил грохот.
— Милостью богов император Гай Цезарь выздоровел! — возвестил, едва войдя, воин из личной охраны Калигулы. — Теперь наш повелитель требует, чтобы ты, благородный Аристарх, исполнил свою клятву.
Купец побледнел.
— А может… мы как-нибудь обойдём эту клятву? — боязливо поинтересовался он.
Воин рассмеялся в ответ.
— Да ты в своем ли уме? Если ты не исполнишь клятвы, боги снова нашлют на императора болезнь.
Понимая, что воин искренне верит в своих богов и императорскую божественность, Аристарх поинтересовался:
— А когда я должен… это совершить?
— О, не сейчас, человек. Утром к тебе придёт Великий Понтифик в сопровождении жрецов. Они и решат.
После ухода гостя Аристарх едва не валился с ног. Силы покинули его.
Тарпейская скала приобрела известность благодаря тому, что в древние времена с неё сбрасывали людей, которых приносили в жертву богам. Правда, этот обычай давно забылся в сумраке веков, но Аристарху как раз и предстояло его возобновить.
— Это конец, — сказал он себе. — Завтра меня сбросят. Я умру ещё до того, как упаду. Жрецы начнут гадать на моих внутренностях, после чего сожгут. О, боги! Как хочется жить! Ведь мне всего лишь двадцать два года…
На рассвете ко дворцу приблизилась торжественная процессия, во главе которой шествовал Великий Понтифик, верховный жрец. Вслед за ним двигались полсотни жрецов более низкого ранга и столько же весталок — жриц богини Весты. Аристарха взяли под руки и повели к Тарпейской скале. На шею ему водрузили венок из цветов, в рот натолкали бобов. Жрецы гнусавыми голосами исполняли гимны в честь богов и императора; отовсюду сходились толпы людей, каждому из которых было любопытно взглянуть на сие явление.
В сторону Аристарха указывали пальцами, некоторые насмехались над ним…
Наконец процессия приблизилась к злосчастной скале.
— Я не хочу умирать! — воскликнул грек, бросая в разные стороны испуганные взгляды.
Убежать не представлялось возможным, поскольку крепкие жрецы все еще держали его.
— Замолчи, дурак! — зашикали на него.
В это время весталки расстелили длинный ковер. «Зачем он нужен?» — удивился Аристарх.
Ему объяснили все.
— Наверное, ты рассчитываешь быстро умереть? — заметил нахального вида жрец с сытым лицом и наглой усмешкой. — Нет, глупая твоя башка, этого не случится. Тебя завернут в ковёр и свяжут, чтобы ты, случайно, не убился насмерть. Свалившись с высоты, ты останешься жив, хотя у тебя не будет ни одной целой кости. Мы неплохо заработаем на продаже твоих органов и костей…
Аристарх ужаснулся. Его тело само по себе начало дрожать. Тем временем жрецы заткнули ему рот горстью священного зерна и завернули в ковёр.
Полет показался вечным. Аристарх слышал только свист ветра. При падении он ощутил страшную боль по всему телу; расслышав хруст костей, он едва не потерял разум.
— Превосходно! — воскликнул Великий Понтифик, осмотрев жертву, которую только что распаковали. — Самое главное, чтобы не пролилось ни капли крови.
Началась торговля. Римские граждане предлагали немалые деньги за то, чтобы им погадали на внутренностях жертвы. Живот Аристарха разрезали, но он почему-то не ощущал боли: вероятно, потому что оказались разорваны и переломаны все кости и жилы. На его теле гадали в течение часов трёх; затем началась распродажа. Аристарх не чувствовал, как у него на руках отрезали пальцы, части кишечника, одежды. Каждому из покупателей хотелось взглянуть жертве в глаза и высказать своё мнение о ее «подвиге», — как правило, не в пользу этого поступка. Наконец, усталый от жизни, Аристарх заметил над собой знакомое лицо. «Аспазия!» — промелькнула мысль, но высказать её он не мог из-за того, что утратил речь.
— Милый! — заплакала она. — Что они с тобой сделали!.. А я…
Женщина задрожала от рыданий. Вдруг позади нее вырос силуэт Юния.
— Ну, что? — ухмыльнулся римлянин. — Доволен? Еще вчера ты был богатейшим купцом, обладал самой красивой женой, сыном… А сегодня ты уже труп, куча нечистот. Смешно…
— Как ты можешь такое говорить?! — возмущенно воскликнула Аспазия.
— Замолчи, рабыня! — отрезал Юний, отталкивая ее прочь. — Знай, дурак, что всё случившееся с тобой, произошло благодаря мне. Это я подмешал в твой бокал снотворное и яд. Потому ты и принялся болтать всякую чушь. Это я отнял у тебя сына и жену, дворец и золото. Теперь всё принадлежит мне… Смотри: я смеюсь, а ты уже разлагаешься.
С этими словами завистник и ничтожество Юний плюнул обречённому в глаза и ушёл.
В ещё тлеющем сознании Аристарха происходило нечто страшное. Он чувствовал душевную боль, но не мог защитить ни себя, ни родных людей. С этими мыслями сознание начало постепенно угасать, освобождая место для вечного мрака…
* * *
— Он ещё спит, — послышался шепот.
Это Деций с кем-то разговаривал, опасаясь разбудить хозяина. Аристарх раскрыл глаза и увидел мраморный зал, залитый утренним светом. «Неужели я ещё могу быть живым? — удивился он. — А откуда на том свете взялся Деций?»
Он приподнялся на ложе, что заставило его удивиться пуще прежнего. «А почему я удивляюсь? — успокоил он себя. — В царстве Аида тел не существует, а боли души не чувствуют…»
— Ну, наконец-то он проснулся! — воскликнул женский голос. — Доброе утро, дорогой!
Аристарх ощутил объятия и свежий поцелуй Аспазии. На руках у неё был младенец.
— Ты так и не дал ему имени, — виновато сказала она.
Аристарх протёр глаза, не будучи в силах понять, что же творится.
— Аспазия, ты… А как же Юний?
— Какой там Юний! — возмутилась она. — Ты же сам его прогнал из нашего дома!
— Я? — опешил он, прикладывая руку ко лбу.
