Теперь слова «труп» и «убийство» прозвучали перед всеми, вызвав настоящий шок. Убийство у нас в труппе?! Прямо на пароходе?! Убили Любовь Петровну?!
Тютелькин убеждал всех, что этого не может быть, потому что быть не может. Суетилов обещал все расследовать, но эмоциональней всех отреагировал актер Меняйлов. Он заламывал руки и твердил:
– Боже мой! Как я не хотел ехать на эти гастроли, как не хотел! Моя Сонечка – мудрая женщина, она не советовала ехать! Боже мой, с кем приходится работать?! Труппа убийц! Убивают и выбрасывают за борт!
Это была неправда, его Сонечка возражала против поездки из ревности, а сам Меняйлов добивался участия в бенефисе с первого дня, как о нем услышал. Его вопли были ужасны, Гваделупову пришлось даже прикрикнуть, чтобы замолчал. Все смотрели друг на друга подозрительно, и разговоры как-то сами собой стихли. Спать разошлись сразу после ужина.
Я привычно отправилась покурить, но место для курения совпадало с местом преступления.
Сидела и старалась осмыслить случившееся и все сведения, которые нам удалось добыть. Одно мы знали точно: Любови Петровны нет, ее никто после Тарасюков не видел, а той же ночью кто-то столкнул кого-то в воду. Жертвой наверняка была Павлинова.
Я пыталась вспомнить, умеет ли Любовь Петровна плавать. Не смогла, поскольку никогда не отдыхала вместе с ней на море, но, даже если умела, сбросить в воду можно и потерявшего сознание человека. Все это было ужасно, однако требовалось додумать, невзирая на тяжесть.
Вдруг возникло неприятное ощущение, что за мной кто-то следит. Ночь не очень лунная, освещение на корме так себе, сколько ни крутила головой, никого не увидела, но отвратительное ощущение не проходило. Тьфу! Так можно стать истеричкой хуже Меняйлова.
– Вернись к расследованию! – приказала я себе и приказ выполнила.
Я представила, как она стояла вот тут, как вылетел шарфик, как перегнулась через перила, пытаясь поймать, как кто-то «помог», отправив за борт… Почему она не сопротивлялась, не закричала? Положим, зазвучали гудки – сначала один, потом второй, потому Свистулькин услышал только короткий смех и всплеск. Но как убийца мог так точно рассчитать? Почему она смеялась? У Любови Петровны не было на пароходе столь близких друзей или подруг, чтобы рядом с ними беззаботно тянуться за шарфиком.
Чем больше я думала, тем ясней понимала, что кто-то лжет. Кто? Свистулькину нет никакого смысла, к тому же он спал внизу. Все обитатели кают верхней палубы дружно заявили, что пребывали в объятиях Морфея, аки младенцы после купания. И все же Павлинова была не одна…
Я снова встала подле перил, от вида черной воды за бортом стало не по себе, даже голова закружилась. Любови Петровне завидовали многие, любили далеко не все, но чтоб так!..
– Тянет на место преступления?
Голос Проницалова заставил меня вздрогнуть.
– Господи, как вы меня испугали!
– Никого здесь не видели? Говорят, преступников тянет на место преступления.
– Нет, только вы и я. – Мне стало не по себе от понимания, что за мной и впрямь следили. Неужели это был Проницалов? Конечно, подкрался незаметно, а теперь пытается вывести на чистую воду.
Милиционер сел на скамью и доверительно сообщил мне:
– Все сказали, что ночью спали.
Не стоило сомневаться!
– Надо попытаться понять, кому была выгодна гибель Любови Петровны. Только я же ваших не знаю. Подскажите?
Ого! А он совсем не глуп, даже наоборот. Но не возразить я не могла.
– Вы так уверены, что это сделала не я?
– Не, на кой вам?
Тронутая высоким доверием к своей персоне, я обещала помочь.
Его вызвали в радиорубку, а я отправилась спать. Утро вечера мудреней.
С этой минуты началось наше настоящее содружество с товарищем Проницаловым, работавшим, кстати, весьма толково. Лучшая демонстрация постулата, что умом тоже нужно пользоваться с умом.
Уснуть не удалось, моя соседка по каюте Ангелина Ряжская сладко посапывала на своем месте, а я лежала, глядя в темноту, и пыталась сосредоточиться, чтобы решить вопрос, кого и чем так допекла Любовь Петровна.
Но и сосредоточиться не получилось, раздался осторожный стук в дверь.
Внутри все похолодело. Теперь я была уверена, что за мной на палубе наблюдали! Конечно, преступник явился, чтобы отправить следом за Павлиновой и меня. Правда, я умею не только плавать, но и постоять за себя. Но и Любовь Петровна умела.
На цыпочках я подошла к двери и только взялась за ручку, как… Я едва не заорала от неожиданности, потому что Ряжская бесшумно выбралась из своей постели и встала рядом со мной с бутылкой нарзана в поднятой руке, готовая обрушить ее на голову злоумышленника. Кивком Ангелина Осиповна показала, чтобы я открывала, но я предпочла сначала поинтересоваться:
– Кто там?
– Это Проницалов. Извините, у меня новости из Тарасюков.
Я с трудом сдержалась, чтобы не выскочить в коридор немедленно.
– Подождите, сейчас выйду.
– Ага.
Ряжская остановила меня:
– Не выходи! Вдруг это преступник разговаривает голосом милиционера?
– Геля, ты с ума сошла? Там новости о Павлиновой.
– Пусть сюда зайдет. Вдвоем мы его запросто скрутим, – настаивала Ряжская.
Я посмотрела на нее, на себя и едва не расхохоталась. Скручивать бы не пришлось, сам от смеха скрутился бы, потому что вид у нас двоих был весьма боевой. Миниатюрная Ряжская в папильотках, выглядывавших из-под доисторического кружевного чепца, большой ночной сорочке, таких же огромных тапках и с бутылкой нарзана в качестве боевого оружия, и я в сорочке до колен.
Накинув халат, я все-таки вышла в коридор, напутствуемая ворчанием Ангелины:
– Убьют, потом не жалуйся…
Это действительно был Проницалов, без топора или чего-то подобного в руке, разве что с листком бумаги. Мы выбрались подальше от кают, чтобы не разбудить остальных, где милиционер сообщил мне, что поиски на дне возле Тарасюков увенчались успехом!
Я схватилась за сердце, живо представив страшную картину утопленницы…
– Ага, туфлю выловили.
– Что выловили?! – я не поверила своим ушам.
– Туфлю, от которой вы каблук нашли.
Сердечный приступ отменялся или хотя бы откладывался.
– И все?
– Пока да. Утром поиски продолжат.
– Хорошо. Если не найдут труп, не будите меня, пожалуйста, до утра, – устало попросила я и отправилась к себе. Вслед неслось:
– Ага. – То ли Проницалов уподоблялся Василию Свистулькину, то ли в Тарасюках это выражение было местной особенностью.
