В чем смысл его работы? Ловить преступников, собирать улики, доказательства. Потом снова ловить и снова собирать. Или в том, чтобы очищать мир от злодеев? Чистить землю от всякой мрази? Ради чего он работает? Ради отчетов, наград? Точно нет. Ради людей, ради того, чтобы они могли дышать свободней, чтобы не боялись всякой сволочи. Вот для чего!
И теперь он ее нашел, сволочь эту. И не знает, как ему быть. Потому что из-за этой мрази могут пострадать невиновные, честные люди, а убийца будет и дальше жить, жировать, безнаказанный, уверенный, что ему все позволено, будет радостно строить свою жизнь на чужом горе и смерти. Злость капитана выплеснулась через край, и он что было силы грохнул кулаком по столу, так что ладонь заломило.
– Нет, сволочь! Нет! – холодно, зло прошипел Кочергин.
Он встал, поправил форму, проверил оружие, надел фуражку и, прихватив папку с делом, вышел из кабинета.
Старинный красивый особняк с лепниной и эркерами, окруженный густыми пушистыми липами, мирно дремал в темноте летней ночи. Издалека долетали звуки никогда не спящего большого города, шум проезжающих машин, едва слышный смех, звуки гитары.
Павел Евграфович Кочергин стоял в тени невысокой каменной ограды под зеленым навесом деревьев и смотрел на едва освещенное окно на третьем этаже.
Не спит капитан Абрамов. Совесть не дает? Хотя нет, нет у этого человека совести. Да и человек ли это? Нет, не человек. Убийца. Жестокий, хладнокровный, защищенный погонами, высоким постом, безнаказанный, значит, особо опасный. Как зверь, вкусивший впервые крови.
Кочергин вздохнул. А не превратится ли он сам в такого вот зверя? Как жить будет после того, как осуществит задуманное? Этого Павел Евграфович не знал. Но выбора у него все равно не было. Он все взвесил, все решил. Пришло время действовать.
Кочергин, подавив вздох, тяжелыми медленными шагами двинулся к подъезду.
Поднявшись на третий этаж, достал из кобуры пистолет, еще раз проверил и положил в карман галифе. Минуту помедлил, прислушиваясь к тишине подъезда.
По полученным им заранее сведениям, Абрамов был в квартире один. Его семья отдыхала на даче в Подмосковье, домработница уходила на ночь домой. Все складывалось удачно, никаких свидетелей. Если повезет, возможно, он даже выживет. А нет, так и пес с ним, не о нем сейчас речь.
Кочергин достал из кармана связку отмычек, когда-то давно подаренную ему начинающим домушником Вениамином Ермолиным по кличке Венчик, которого он изловил и наставил на путь истинный. И хотя Венчик отсидел положенный судом срок, но освободившись, пришел к Кочергину, и Павел Евграфович помог, устроил на работу, а Ермолин подарил ему свой набор первоклассных отмычек. С тех пор лет десять прошло.
Кочергин погремел связкой, выбрал нужную отмычку и тихонько, стараясь не шуметь, приступил к делу. Опыта у Кочергина было маловато, не то что у Венчика, но несложный квартирный замок открыть он все же сумел.
Дверь едва скрипнула, когда Кочергин прикрыл ее за собой и вошел в темную незнакомую прихожую. Стараясь даже не дышать, капитан прислушался и осмотрелся. Свет лился откуда-то слева, из полуприкрытой двери. Все, пора, промокнув рукавом пот под фуражкой, решил капитан и шагнул вперед.
В просторной уютной комнате при свете лампы под зеленым абажуром дремал человек, закинув руку за голову и прикрыв ладонью глаза. Высокий, худощавый, в нижней рубахе, в форменных брюках.
Сон его, вероятно, был легким и приятным, тень улыбки коснулась бледных губ, дыхание было тихим и ровным. Он не был похож на циничного убийцу, скорее на усталого служащего. Кочергин дрогнул. Не так он представлял их встречу. В глубине души Павел Евграфович рассчитывал, что Абрамов будет бодр, агрессивен, станет оправдываться и, возможно, даже окажет сопротивление. Так было бы проще всего. А убивать спящего? Нет.
Кочергин подошел к дивану и тронул Абрамова за плечо.
– Просыпайтесь! – властно, требовательно, но отчего-то вполголоса велел капитан.
Спящий лишь завозился, откинул с лица руку.
– Абрамов, встать! – рявкнул сердито Кочергин, чувствуя потребность завести себя.
Окрик помог. Человек резко сел, тревожным взглядом оглядел комнату, наткнулся на гостя.
– Кто вы такой? Как сюда попали? – Абрамов был на ногах. Плечи напряжены, ноги расставлены в стороны. Цепкий напряженный взгляд остановился на госте.
– Капитан Кочергин, Московский уголовный розыск, – представился Кочергин и заметил облегчение, мелькнувшее в глазах Абрамова. Плечи расслабились, небритые синеватые щеки обмякли. МУРа Абрамов не боялся.
– Как вы попали сюда, капитан? – нащупывая ногами домашние тапки со стоптанными задниками, ворчливо спросил Абрамов.
Голос его звучал высокомерно и требовательно, давая понять, что, несмотря на равные воинские звания, он стоит выше Кочергина.
– Дверь была открыта, – не сводя глаз с Абрамова, ответил Павел Евграфович.
Он пристально разглядывал человека, пытавшего, а затем убившего юную Лиду Артемьеву.
Абрамов сердито крякнул. Тапка смялась и никак не желала налезать на ногу. Он ухватился рукой за подлокотник дивана, наклонился чуть вперед, и Кочергин увидел в расстегнутом вороте рубахи массивный золотой крест на витой цепочке, с единственным зеленым камешком. Тот самый.
Абрамов поймал его взгляд, выпрямился, застегнул рубашку. И небрежно обронил:
– Подарок матери. Она у меня верующая была, перед смертью взяла слово, что не сниму. Ну, что вам, капитан? Кочерин, кажется?
– Кочергин, – поправил Павел Евграфович. – Мне – крест, который вы обманом выманили у сестры убитой вами Лидии Артемьевой, – ровным, слегка подрагивающим от волнения голосом проговорил Павел Евграфович.
Абрамов, снова занявшийся тапкой, на мгновение замер, потом наконец обулся и, по-прежнему не глядя на Кочергина, прошел к столу.
– Не понимаю, о чем вы? – проговорил он наконец, усевшись за стол и сдергивая льняную, жесткую от крахмала салфетку, прикрывавшую недоеденный ужин.
Кочергин взглянул на прикрытую пробкой початую бутылку вина, блюдо с нарезанными овощами, тарелку с колбасой и ветчиной, сложенный в маленькой плетенке хлеб. Абрамов протянул руку и, взяв с тарелки кружок колбасы, положил в рот, облизал губы.
Это сытое благодушное довольство взбесило Кочергина. Он выхватил пистолет и хриплым, плохо управляемым голосом велел:
– Бери бумагу и пиши, сволочь!
– Вы что, спятили? – ничуть не стушевавшись, воскликнул Абрамов. – Вы в своем уме? Что писать? О чем вообще вы говорите?
В его голосе звучало неподдельное возмущение. При этом он не выказывал и капли волнения под дулом пистолета, демонстрируя завидную выдержку. Если бы Кочергин не имел твердых доказательств его вины, непременно поверил бы в этот маленький спектакль.
