— В Риме? — усомнился я. — Гражданин и землевладелец? Это невозможно.
— Говорят, что он один из тех людей, которые похожи на кролика, — обаятельных, пустых, безвредных. Никогда не обращал на себя внимания, никогда никого не обижал. Зачем охотиться на такого, когда под ногами куда более крупная дичь? Окруженные со всех сторон политикой, словно чащей или тенетами, они все же умеют проскользнуть сквозь силки без малейшей царапины.
— Да он хитрец. Этот старик нравится мне все больше и больше.
Цицерон поморщился.
— Дело совсем не в хитрости. Единственное, к чему стремится старик, — это скользить по жизни, доставляя себе как можно меньше неудобств. Он счастливчик, и этим все сказано. Ничто его не задевает. Италийские союзники восстали против Рима? Он приезжает из Америи, деревеньки, которая до последнего мгновения собирается примкнуть к мятежу, и пожинает первые плоды примирения; так он становится гражданином. Гражданская война между Марием и Суллой, затем между Суллой и Цинной? Старик колеблется, не зная, к кому спешить с изъявлением преданности — он реалист и оппортунист, подобно большинству римлян в эти дни, — и выходит из затруднений, как чувствительная скромница, которая переходит через бушующий поток, перескакивая с камня на камень и даже не замочив сандалий. Сегодня чувствуют себя в безопасности только те, кто не имеет никаких убеждений. Кролик, говорю тебе, кролик. Если надеяться на то, что ему свернет шею политика, он проживет до ста лет.
— Но конечно же он не настолько вял, каким ты его описываешь. В наши дни рискует любой — хотя бы уже тем, что живет на этом свете. Ты говоришь, он землевладелец со связями в Риме. Он должен быть клиентом какой-нибудь влиятельной семьи. Кто ему покровительствует?
Цицерон рассмеялся:
— Даже здесь он избрал в свои союзники самый смирный, самый безопасный род — Метеллов. Родня Суллы, или бывшая родня, пока диктатор не развелся со своей четвертой женой. Причем он имеет дело не с любыми Метеллами, но со старейшей, самой бездеятельной и бесконечно уважаемой из ветвей этого рода. Так или иначе он снискал расположение Цецилии Метеллы. Ты когда-нибудь с ней встречался?
Я покачал головой.
— Встретишься, — заметил он таинственно. — Нет, политика никогда не убьет его за тебя. Пускай заставят весь Форум головами на кольях, пускай Марсово поле будет до краев залито кровью, стекающей в Тибр, — ты по-прежнему найдешь своего старика бесцельно шатающимся по самым скверным кварталам города после наступления темноты; он набил себе брюхо на обеде у Цецилии и радостно направляется в ближайшее блудилище.
Цицерон резко сел на стул. Машине, по-видимому, потребовалась временная передышка, но надтреснутое орудие продолжало работать.
— Как видишь, рок здесь не помощник и не приберет ненавистного старика. К тому же, возможно, у тебя существует какая-то настоятельная причина желать его смерти; возможно, дело не в ненависти или недовольстве, а в некой угрозе, готовой вот-вот осуществиться. Ты вынужден действовать самостоятельно.
— Ты намекаешь, что я должен убить своего отца?
— Точно так.
— Невозможно.
— У тебя нет выхода.
— Варварство!
— Тебя вынуждает рок.
— Тогда — яд?
Он пожал плечами:
— Может быть, если бы ты имел к нему прямой доступ. Но вы не обычные отец и сын, вхожие в дом друг к другу. Между вами пролегло отчуждение. Заметь: у старика собственный дом здесь, в Риме, и он редко ночует где-нибудь еще. Ты живешь в старом семейном доме в Америи и, когда дела приводят тебя изредка в Рим, ты никогда не ночуешь в доме отца. Вместо этого ты останавливаешься у друга или даже на постоялом дворе — ваша ссора зашла так далеко. Таким образом, тебе нелегко попасть к отцу на обед прежде, чем он поест сам. Подкупить одного из слуг? Это в высшей степени ненадежно: в разделенной семье рабы всегда принимают одну из сторон. Они будут куда более преданы ему, чем тебе. Яд — негодное решение.
Желтая занавеска покрылась рябью. Порыв горячего ветра проскользнул под ее кромку и втянулся в комнату, словно льнущий к земле туман. Я чувствовал, как он течет и клубится вокруг ног, уловил его тяжелый, жасминовый аромат. Утро почти закончилось. Вот-вот на город обрушится настоящий знойный день. Неожиданно мне захотелось спать. То же происходило и с Тироном: я видел, как он подавляет зевоту. Может быть, его просто одолела скука. Вероятно, он не в первый раз слушал, как его хозяин развивает ряд одних и тех же доводов, оттачивая логику, заботясь об особой отделке и лоске каждой фразы.
Я прочистил горло:
— Тогда решение кажется очевидным, достопочтенный Цицерон. Если отец должен быть убит по наущению собственного сына — преступление слишком омерзительное для взора, — тогда это должно быть сделано, когда старик более всего уязвим и доступен. Однажды безлунной ночью, когда он возвращается домой с вечеринки или направляется в публичный дом. В этот час не будет свидетелей, по крайней мере, таких, что охотно дадут показания в суде. По улицам разгуливают разбойничьи шайки. Такая гибель не вызовет ничьих подозрений. Ее легко будет списать на какую-нибудь случайную группу безымянных головорезов.
Сидевший на стуле Цицерон подался вперед. Машина оживала.
— Значит, ты не убьешь его сам, собственной рукой?
— Разумеется, нет. Меня даже не будет в Риме. Я буду гораздо северней — в своем доме в Америи, где меня, вероятно, будут мучить кошмары.
— Ты наймешь убийц, чтобы они сделали это за тебя?
— Конечно.
— Людей, которых ты знаешь и которым доверяешь?
— Подумай сам: где бы я мог познакомиться с такими людьми лично? Я, работающий до седьмого пота земледелец из Америи? — Я пожал плечами. — Скорее всего, я положусь на незнакомцев. На главаря банды, встреченного в субурском кабаке. Безымянный знакомый, рекомендованный другим знакомым, которого знает какой-нибудь твой приятель…
— Именно так это и делается? — Цицерон наклонился ко мне, испытывая неподдельное любопытство. Он говорил уже не с гипотетическим отцеубийцей, но с Гордианом Сыщиком. — Говорят, ты действительно кое-что знаешь об этом ремесле. Мне сказали: «Да, если ты желаешь связаться с людьми, которые, не задумываясь, обагрят свои руки кровью, нет ничего лучше, чем начать с Гордиана».
— Говорят? Сказали? Кого ты имеешь в виду, Цицерон? Кто говорит, что я пью из одной чаши с убийцами?
Он прикусил губу, явно еще не решив, насколько ему следует приоткрыться. Я ответил за него:
— Думаю, ты имеешь в виду Гортензия, не так ли? Ведь это Гортензий порекомендовал меня тебе?
Цицерон метнул раздраженный взгляд на Тирона, который тут же стряхнул с себя остатки сна.
— Нет, хозяин. Я ничего ему не говорил. Он догадался об этом, — мне показалось, что впервые за весь день Тирон заговорил как раб.
