— Я, кажется, понимаю, почему вы прославились своими портретами, — заметил я. — Я видел написанный вами портрет Гелины в библиотеке.
Лицо Иайи дрогнуло.
— Да, я написала его всего год назад. Гелина хотела подарить портрет Луцию в день рождения. Мы работали над ним тайком, в ее комнате, куда Луций никогда не заходил. Портрет должен был стать сюрпризом.
— Он ему понравился?
— Откровенно говоря, нет. Его гамма была выполнена в расчете на сочетание со стеной над его столом в библиотеке. Однако Луций дал совершенно ясно понять, что не хотел его туда вешать. Если бы вы видели ту комнату, то могли оценить его вкус: эти отвратительные фигуры Геракла и Хирона… Поистине жуткая картина, написанная неизвестным мазилой из Неаполя, какая-то мешанина из обнаженных грудей, зловещих когтей и воинов, размахивающих мечами. Правда, Олимпия?
Глядя на нас с высоких подмостков, девушка рассмеялась.
— Это была очень плохая картина, Иайа.
В конце концов Луций согласился, велел убрать картину, и мы повесили на ее место портрет Гелины. Гелина заказала ковер в тон портрета, а он без конца жаловался на пустую трату денег. Она не раз из-за этого плакала. Разумеется, нехватка денег была привычным делом в этом доме. Что за смысл жить на такой вилле, если приходится считать каждый сестерций?
В комнате вдруг возникла напряженность. Олимпия больше не улыбалась. Один из рабов перевернул горшок с краской и выругался. Иайа понизила голос:
— Войдемте в бани. Пусть мальчик останется здесь и понаблюдает за работой Олимпии.
Планировка женских бань была зеркальным отражением мужских, но значительно меньше. Вид с открытой террасы был почти таким же: в лучах поднимающегося солнца залив сверкал тысячами серебряных бликов. Мы обошли круглый бассейн, над которым в свежем утреннем воздухе поднимался легкий пар. Под высоким куполом наши негромкие голоса отдавались гулким эхом.
— Я думал, что Луций с Гелиной были счастливой парой, — заметил я.
— Она показалась вам счастливой?
— Всего лишь несколько дней назад ужасной смертью умер ее муж. Вряд ли следует ожидать, чтобы она улыбалась.
— Теперь ее настроение немного изменилось. По его вине она была несчастна раньше, несчастна и теперь.
— На портрете она несчастной не выглядит. Или изображение лжет?
— На портрете она такая, какой была. А как вам кажется, почему она выглядит на нем такой счастливой и спокойной? Следует помнить о том, что она позировала в комнате, в которую никогда не ступала нога Луция.
— Мне говорили, что они женились по любви.
— Да, это так, и вы сами видите, что получается из такого брака. Я знала Гелину девушкой, до ее замужества. Мы с ее матерью ровесницы и были большими друзьями. Когда Гелина выходила замуж за Луция, мне вряд ли стоило вмешиваться, но я понимала, что это обернется тяжелыми переживаниями.
— Как вы могли быть в этом настолько уверены? У него, что — был плохой характер?
— Я не претендую на роль большого судьи характеров, Гордиан, особенно когда речь идет о мужчинах. Знаете, как меня называли в доброе старое время? Старой девой из Кизика. В отношениях с мужчинами у меня мало опыта, и я не отличаюсь особой проницательностью, мои суждения о характере мужчин куда менее надежны в сравнении с выводами других женщин. Существуют другие, более надежные способы предвидеть будущее. — Она пристально смотрела на поднимавшуюся над водой дымку пара.
— Да? И что же обещает будущее этому дому и его обитателям?
— Я не знаю, что именно, но ничего хорошего… Но я не ответила на ваш вопрос, Гордиан. Нет, Луций не был ни порочным, ни злым. Он был никаким. Не прозорливым, не энергичным, не честолюбивым… Если бы не Красс, они с Гелиной давно бы умерли с голоду.
— Но вилла и сотня рабов далеки от голодной смерти.
— Самому Луцию ничего из всего этого не принадлежало! Насколько мне известно, его доход полностью уходил на содержание этого дворца и на поддержание видимости большого богатства. При его связи с Крассом любой другой давно обеспечил бы себе независимость и состояние. Только не Луций. Он довольствовался малым, принимал то, что ему давали, и не требовал большего. Несомненно, что рука, возвысившая его, его же и подавляла. Красс свыкся с мыслью о том, что Луций так и будет оставаться раболепствующим, «вечно благодарным» бедным родственником. Разумеется, Гелина заслуживала лучшего. Но теперь она полностью во власти Красса и даже не может решать, жить ли ее собственным рабам, или же умереть.
— А если с этим обойдется?
Иайа ничего не ответила. Мы молча обошли бассейн.
— Несмотря на то что они были столь разными, думаю, что Гелина очень страдает из-за смерти мужа, — тихо заговорил я. — И будет страдать еще больше, если Красс осуществит свой ужасный план.
— Да, — отозвалась Иайа отсутствующим голосом. — И она будет не одинока в своем страдании.
— Разумеется. Если в этом доме останется кто-то, убивший Луция, он не сможет спокойно смотреть на то, как вместо него перережут столько людей.
— Не людей, — поправила она, — рабов.
— И тем не менее…
— Что касается смерти даже девяноста девяти рабов, то разве их смерть по прихоти знатного и богатого человека не обычное дело в Риме?
Ответа на этот вопрос у меня не было. Я оставил ее у бассейна, неотрывно смотревшую в его сернистые глубины.
* * *
В вестибюле Экон стоял на лесах со щеткой в руке, а Олимпия — за его спиной и, мягко положив руку поверх его кисти, осторожно направляла его руку.
— Одним круговым движением наносите ровный тонкий слой, — говорила она.
— Эй, Экон, — окликнул я его, — мне и в голову не приходило, что у тебя талант художника!
Он начал наносить лак. Олимпия смотрела через его плечо, весело улыбаясь.
— У него очень твердая рука, — заметила она.
— Я в этом не сомневаюсь. Но думаю, что нам пора идти. Слезай, Экон.
Он проворно спустился и, раскрасневшийся и украдкой поглядывающий через плечо, направился со мной к портику, выходившему на улицу.
— Ты что ей навязался или Олимпия сама пригласила тебя к себе на помост?
Экон показал, что верно было последнее.
— И она встала почти вплотную, обхватив тебя рукой? — Он мечтательно кивнул, а потом нахмурился, увидев мое неудовольствие. — Я бы не решился довериться дружелюбию этой девушки, Экон. Не будь глупцом, я тебя не ревную. Просто в том, как она улыбается, есть что-то, отчего становится не по себе.
Нас сзади окликнул чей-то голос, и, обернувшись, я увидел Метробия и Сергия Орату, каждого в сопровождении раба.
— Вы тоже в бани? — спросил зодчий, подавляя зевок, что говорило о том, это он только что проснулся.
