— Говорят, он готовится к выступлению против Спартака. Разумеется, у Сената имеются свои собственные армии, но их ряды сильно поредели от весенних и летних поражений. Поэтому-то Красс и создает свою собственную армию. Фабий говорит, что на Лукринском озере стоят шесть сотен человек. В лагере под Римом у Красса впятеро больше людей, и в случае одобрения Сенатом он может поставить под ружье еще больше. Он считает, что никто не может назвать себя богатым, пока не создаст собственную армию.
Пока мы созерцали это зрелище, пробил барабан, и солдаты стали собираться на обед. Между кипевшими котлами взад и вперед бегали рабы.
— Вы узнаете эти туники? Кухонная прислуга — это рабы из дома Гелины, — объяснила Олимпия. — Так суетиться, чтобы накормить тех самых людей, которые через два дня перережут им глотки…
Экон коснулся моей руки и указал на удаленную часть равнины, где виднелась большая площадка голой земли. Рядом лежали груды поваленных деревьев, из которых группа солдат строила временную арену. В земле был вырыт глубокий котлован с плоским утрамбованным дном, а вокруг него солдаты возводили высокую стену, окруженную амфитеатром сидений. Я прищурился и без труда представил себе внутри этого кольца группу людей в шлемах, имитирующих сражение на мечах, с сетями и трезубцами.
— Готовятся к погребальным играм, — пробормотал я. — Должно быть, гладиаторы уже прибыли. Здесь-то они и будут послезавтра сражаться в память Луция Лициния. И должно быть, здесь же…
— Да, — подтвердила Олимпия. — Здесь же предадут смерти рабов. — Лицо ее затвердело. — Люди Красса не должны были валить эти деревья. Они относятся к лесу Авернского озера. У них нет хозяина. Авернская роща считается священной. Срубить там хоть несколько деревьев, для какой бы то ни было цели, — значит оказаться нечестивым осквернителем святыни. Убить стольких людей лишь для удовлетворения собственной амбиции — страшный акт высокомерия со стороны Марка Красса. Ничего хорошего из этого не получится. Вот увидите. Если не верите мне, спросите у Сивиллы, когда будете у нее.
Мы молча ехали вдоль гребня холма, потом снова въехали в лес, где начался постепенный спуск. Листва деревьев стала почти черной, подлесок зарос Колючим кустарником и мшистым лишайником.
Под копытами лошадей лопались грибы. Козья тропа куда-то исчезла. Нас окутывала тяжелая тишина, нарушавшаяся лишь приглушенными звуками от лошадиных копыт, да порой далеким криком какой-нибудь странной птицы.
— И вы ездите этой дорогой одна? — удивился я. — Такое безлюдное место, мне кажется здесь вам трудно считать себя в безопасности.
— Что может угрожать мне в этих лесах? Бандиты, разбойники, беглые рабы? — Олимпия смотрела прямо перед собой, и лица ее я не видел. — Эти леса посвящены богине Диане. Они принадлежали ей тысячу лет, еще до прихода греков. В руках у Дианы большой лук, помогающий ей охранять свои владения. И когда она видит цель, никакое сердце не в силах избежать ее стрелы. Я испытываю здесь не больше страха, как если бы была ланью или, скажем, соколом. Только человек, входящий под своды этих лесов со злом, может встретиться здесь с опасностью. Преступники чувствуют это сердцем, и ноги их здесь не бывает. А вы, Гордиан, испытываете здесь страх?
Облако затмило солнце. Границы пятен солнечного света стерлись, и по лесу прошел серый холодок. Меня захватила какая-то странная иллюзия, почти галлюцинация: в лесу воцарилась ночь, спрятавшееся солнце сменила луна, из полых стволов умирающих деревьев и глубоких теней под валежником сочилась густая тьма. Все было тихо, не считая стука копыт. И даже он казался смягченным, как если бы влажная земля поглощала звук каждого шага. На меня опустилась какая-то странная дремота — не то, чтобы я засыпал, а словно медленно просыпался в некоем царстве, слегка искажавшем все мои чувства.
— Вам страшно, Гордиан?
Я смотрел на ее затылок, на кипу ее нежно-золотистых волос. И вдруг вообразил себе странную вещь — если она вдруг обернется, то увижу не ее прекрасное лицо, а устрашающую, ухмыляющуюся грозную маску со сверкающими очами — лицо разгневанной богини.
— Нет, мне не страшно, — хрипло прошептал я.
— Хорошо. Тогда вы имеете право здесь находиться и будете в безопасности. — Она обернулась, наваждение исчезло, передо мной было улыбающееся лицо Олимпии. Я облегченно вздохнул.
В лесу стало темнее. Запах брызг морской воды смешивался с влажными запахами гниющей листвы и разлагающейся древесной коры. А потом все подавил едкий запах кипящей серы.
Олимпия указала на просвет справа от нас. Мы выехали на выступ голой скалы. Над нашими головами плыли облака, с моря ползли полосы тумана. Под нами открывалась бездна. Внизу висел шарообразный клуб пара в кольце огромных, погруженных в раздумье деревьев. Поверхность колодца пузырилась и кипела.
— Челюсти Гадеса, — прошептал я.
— Говорят, что именно здесь Плутон увлек Прозерпину в преисподнюю. И что под этим омутом шипящей сернистой грязи, где-то глубоко в не знающих покоя недрах земли, текут подземные реки царства мертвых: Ахеронт — река скорби и Коцит — река плача. Есть в подземном царстве еще и Флегетонт — огненная река, и Лета — река забвения. Все они впадают в большую реку Стикс, через которую паромщик Харон перевозит души умерших в мрачные пустыни Тартара. Сторожевой пес Плутона, Цербер, очень часто срывается со своей цепи и разгуливает по верхнему миру. Я как-то разговаривала с одним фермером в Кумах, который слышал это чудовище в Авернских лесах, когда все три его головы выли ночью на полную луну. Из вод Авернского озера выходят наводящие ужас лемуры — души умерших, они вселялись в тела волков. К утру Плутон всегда забирает их обратно. — Олимпия с интересом посмотрела на Экона, не отрывавшего от нее своих расширившихся от ужаса глаз. — Странно, не правда ли, — продолжала она, — сознавать, что все это существует так близко от комфортабельного Залива с окружающими его виллами? В доме Гелины мир состоит из пляски солнечного света на поверхности воды и свежего соленого воздуха. Там легко забыть о богах, живущих под влажными камнями, о лемурах в серокипящих ямах. Авернское озеро было здесь еще до римлян, и даже до греков. Были здесь и эти леса, и эти дымящиеся фумаролы, и кипящие колодцы, исторгавшие зловоние. Это место, где преисподняя ближе всего подходит к царству живых. Все эти красивые дома и яркие светильники, обрамляющие Залив, не больше как оболочка мыльного пузыря. Под ней гудит и кипит сера, как кипела и гудела она вечность. И еще долго после того, как светильники погаснут, а эти прекрасные дома превратятся в тлен, огнедышащие Челюсти Гадеса будут оставаться разверстыми, заглатывая тени умерших.
Подобные слова, исходившие от юного и полного жизни создания, изумили меня. Улыбка, змеившаяся в уголках губ, поражала своей загадочностью.
— Нехорошо слишком долго смотреть в лицо преисподней или вдыхать ее дымы. — Олимпия развернула лошадь.
Дорога наша постепенно спускалась с предгорья. Скоро мы выехали из чащи леса на травянистые склоны низких холмов. По мере нашего приближения к морю холмы исчезли, и появились острые белые скалы. Они росли, становились все выше и выше. Формы их были причудливы и разнообразны. Туман поднялся и клочьями висел над нашими головами.
