Я продвигался сквозь толпу, останавливаясь, чтобы поговорить с соседями и клиентами. Наконец я нашел Экона и отозвал его в сторонку.
— Ты пригласил их всех? — прошептал я.
— Конечно. Они все либо друзья, либо знакомые. Многие знали Метона еще маленьким.
— Но ведь ты не собираешься взять их всех на Форум, а затем вернуться на обед!
— Конечно, нет. Сейчас ведь только общий прием гостей. Они приглашены, чтобы повеселиться, поговорить друг с другом, повидать Метона, посмотреть, как он выглядит в тоге, уйти, когда захотят…
— А также поесть за чужой счет! Посмотри вон туда!
Человек с седой бородой показался мне знакомым — что-то в его внешности пробудило неприятное воспоминание — возможно, он поддерживал противоположную сторону на одном из судебных разбирательств. Он огляделся, наклонился над столиком и принялся запихивать фаршированные виноградные листья себе за пазуху, где, очевидно, у него имелось нечто вроде потайного мешка.
Экон рассмеялся.
— Это же старина Фестус! Ты же помнишь, что он пришел к нам однажды, чтобы мы дали ему совет по поводу одного затянувшегося разбирательства, а потом одна из александрийских ваз пропала навсегда.
— Нет, — нахмурился я, качая головой. — Это не Фестус.
Экон склонил голову.
— Ах, да. Ну, тогда это Рутилий — его преследовал брат, обвиняя в краже. Негодяй и не отрицал этого, он хотел, чтобы мы разнюхали что-нибудь по поводу его брата, чтобы быть в расчете.
Я покачал головой.
— Нет, это и не Рутилий, но кто-нибудь ему подобный. Ты же не мог пригласить тех негодяев на день рождения своего брата! С кем только я не связывался за все эти годы, лишь бы заработать денег на хлеб! Теперь я рад, что с этим покончено. И я рад также, что ты достаточно крепок и разумен; ты сможешь избежать силков и ловушек, раскиданных по всему большому городу.
— Ты хорошо меня обучил, папа.
— Да, если бы только я и Метона обучил хотя бы половине того…
— Метон не похож на меня, — сказал он. — Да и на тебя тоже.
— Иногда я беспокоюсь о нем, о его будущем. Он ведь еще ребенок…
— Папа, не говори так больше. Метон уже взрослый.
— Но все же… Ах, ну это уже слишком! Ты посмотри только — этот негодник принялся похищать финики! Их не достанется другим гостям. Понимаешь, ты пригласил слишком много народа — мы даже имени не можем припомнить, хотя и уверены, это этот человек нам не нравится. Поэтому не следовало предоставлять гостям обслуживать себя самим. Если бы мы все лежали за столами, а рабы подавали…
— Попробую-ка я сделать что-нибудь, — сказал Экон. — Пойду, спрошу его, какую по счету жену он убил и сколько деловых партнеров отравил в последний раз.
С этими словами он легкой походкой подошел с седобородому, и тот испуганно отпрыгнул от стола, когда рука Экона коснулась его плеча. Экон улыбнулся, что-то сказал ему и отвел подальше от еды. Прыжок, должно быть, повредил какие-то веревки, поддерживающие скрытый у него под туникой мешок, поскольку за ним по полу потянулся след из фиников и фаршированных виноградных листьев.
До моего плеча дотронулась чья-то рука. Я обернулся, и перед моим взором предстала рыжая шевелюра, веснушки вдоль изящного носа и пара светло-коричневых глаз, внимательно меня оглядывающих. В то же время меня горячо обняли и пожали руку. Это был Марк Валерий Мессала Руф.
— Гордиан! Сельская жизнь пошла тебе на пользу, ты выглядишь просто великолепно!
— А тебе идет жизнь в городе, Руф, ведь мне кажется, что ты нисколько не меняешься с годами.
— В этом году мне исполняется тридцать три года.
— Не может быть. Когда мы впервые встретились…
— Мне было приблизительно столько же, сколько сейчас Метону. Время летит, Гордиан, мир меняется.
— Но не по моему вкусу.
Впервые мы встретились много лет тому назад, в доме Цецилии Метеллы, когда Руф помогал Цицерону в защите Секста Росция. Тогда ему было всего шестнадцать лет. Не по годам развитой отпрыск известной семьи, он втайне восхищался Цицероном. Со временем это восхищение сошло на нет, но практический опыт помог ему в делах. Он был самым молодым представителем коллегии авгуров, и его поэтому часто вызывали, когда требовалось прочесть предзнаменование и объявить волю богов. Никакое важное общественное или частное дело, ни одно решение военного вопроса в Риме не обходилось без совета с авгурами. Я сам не особо верил в то, что по полету птиц и по молниям на небе можно прочесть волю Юпитера. Большинство авгуров считались ставленниками влиятельных персон, которых принуждали к тому или иному истолкованию, чтобы отменить общественные выступления или затянуть суд, но Руф, казалось, действительно верит в это таинство. Он тоже в свое время был вовлечен в скандал с весталками; к нему за помощью обратилась главная жрица, когда в их доме обнаружили Катилину. Руф обратился к Цицерону, а Цицерон позвал меня. Как я заметил раньше, иногда Рим казался мне в этом отношении провинциальным городком.
— Я рад видеть тебя, Руф. Немного найдется людей, которых я привык видеть на Форуме и которых мне недостает, — откликнулся я, и это было правдой, потому что Руф всегда отличался честностью и порядочностью, вежливым обхождением, но твердостью во взглядах, что не было заметно по его добродушной наружности. Его чувство справедливости и добропорядочности, казалось, было всегда не к месту, особенно среди самодовольной суеты Форума.
— Но что это? — воскликнул я. — На тебе тога кандидата?
Руф прикинулся, что счищает пыль со своей тоги, натертой мелом, как это принято у людей, готовящихся принять участие в выборах.
— Это потому, что меня могут выбрать претором на следующий год.
— Надеюсь, что ты одержишь победу. Риму нужны порядочные и справедливые правители.
— Посмотрим. Голосовать будут завтра, сразу после выборов консула. Обычно эти выборы проходят в разные дни, но поскольку с консулом еще ничего не ясно… представляю, каким шумным будет этот день. Цезарь тоже добивается должности претора, как и брат Цицерона, Квинт.
— Я думаю, ты до сих пор сотрудничаешь с Цицероном, — сказал я, видя по его лицу, что это не так.
— Цицерон… — Руф пожал плечами. — Ты ведь знаешь, какие цирковые номера он показывал, чтобы добиться должности консула в прошлом году. Все равно, как если бы он выдувал дым изо рта и прыгал через обруч. С годами он изменил свои взгляды практически по любому вопросу, но риторика его осталась прежней — как будто постоянство человеку придает риторика, а не его дела. Я читал предзнаменования в день его выборов — не потому, что меня попросили, а потому, что сам хотел удовлетворить свое любопытство. Знамения предсказали год, полный обманов и предательств, возможно, даже бедствий. Ах, Гордиан, вижу, с каким лицом ты смотришь на меня: ты не веришь в предсказания авгуров. Цицерон тоже не верит, он считает их орудием в руках себе подобных, годным лишь для того, чтобы дурачить народ. И он без всякого стыда прибегает к этому обману. Лицемерно отворачивается от жертв репрессий Суллы, ищущих возмездия, протестует против земельной реформы Рулла, усмиряет бунт по поводу отдельных мест в театре для всадников, а теперь еще и эта отмена выборов — ты ведь давно не был в городе?
