— Но мы все равно должны обвинить его, — сказал Метон.
— Не стоит обременять Волумена. Сам знаешь, как он затянул наш спор с Публием Клавдием по поводу реки. Зачем же заводить дело, если у нас нет никаких доказательств?
— Но они у нас есть!
— Безголовый труп с родимым пятном? Признание пастуха, который никогда не пойдет на то, чтобы свидетельствовать против своего хозяина? Полнейшее отрицание Гнея Клавдия? Признание старого раба, которому почудился всплеск воды однажды посреди ночи, когда он встал помочиться? Нет, Метон, у нас нет никаких доказательств. Конечно, мы могли бы подкупить судей, как иногда поступают в Риме, когда улик недостаточно, но я к этому не склонен. Не верю я, что Гней Клавдий виновен.
— Но, папа, ведь кто-то же сделал это! И нам нужно узнать кто.
— Терпение, Метон, — вздохнул я устало, думая о том, смогу ли я сам смириться с тем, что так много тайн остается нераскрытыми. Люди все-таки приучаются со временем жить среди неизвестности, в страхе, хотя и говорят, что такая жизнь им невыносима. Но они привыкают и продолжают жить, пока бьется их сердце.
Арат дал мне практический совет, как очистить колодец. Ему случалось видеть, как поступали другие в тех случаях, когда в колодец забирался крот или кролик. Ему казалось очень важным, чтобы Форфекса как можно скорее похоронили. Тогда его останки будут почивать в земле, и лемур его не будет беспокойно метаться по поверхности. Он скорее пойдет к водопаду, а не будет оставаться на неизвестной земле. С таким мнением согласились и суеверные рабы. Верил ли сам Арат этому, я не знаю, но он был уверен в практической стороне вопроса — рабы оставят свои страхи.
Но был еще загрязненный колодец — существуют лемуры или нет, но мертвое тело на самом деле плавало в воде и изрядно попортило ее. Можно заболеть, попив такой воды, или даже умереть. Арат считал, что со временем колодец сам очистится, а пока предложил бросать туда раскаленные камни, чтобы вода как следует прогрелась. Мне это показалось подобным тому, как к ране прилагают раскаленное железо — по аналогии. К колодцу, по-видимому, это не имело ни малейшего отношения, но я согласился.
А пока у нас оставалась вода в бочках, да и речка не совсем пересохла. Но сухие дни были еще впереди.
Большая часть сена не годилась для хранения. Нам угрожала засуха. Мне казалось, что еще одно такое несчастье, и поместье придется продать. Для людей богатых поместье за городом служит развлечением, и если их постигают неудачи, то это все равно, что плата за удовольствие. Но для меня поместье являлось источником средств и надеждой на будущее; неудача могла очень тяжело отразиться на моем благосостоянии. Как будто боги сговорились и решили лишить меня наследства, дарованного мне Луцием Клавдием в щедрости своей.
Каждый день Арат давал одному из животных, обычно козленку, испить немного воды из колодца. Тот не погибал, но его начинало тошнить, что доказывало непригодность воды для питья.
Я продолжил строительство водяной мельницы. Арат приказал рабам разобрать ненужный сарайчик на строительные материалы. Вот мой старый друг Луций приятно удивился бы!
Я со страхом ожидал приезда Катилины или хотя бы Марка Целия, но весь остаток квинтилия и большую часть секстилия меня никто не тревожил. Я приказал рабам дежурить по ночам, сменяя друг друга на посту, как в военном лагере. Помогало ли это на самом деле или нет, но больше никаких безголовых трупов я не находил. Однако случилось кое-что еще. Прошел почти месяц со дня возвращения из Рима. День выдался очень хлопотливым. Мы как раз достигли важного этапа в строительстве мельницы; колеса не хотели вертеться, хотя я несколько раз все рассчитывал. А ночью зашумел гром, дождя не было, но ветер раскидал ветви деревьев и разный мусор по всему поместью. Целый день рабы устраняли беспорядок. Когда наступило время сумерек, я решил, что смогу немного отдохнуть в библиотеке, но на пороге неожиданно появился Арат.
— Я не хотел вас беспокоить, думал, что само пройдет, но поскольку становится все хуже и хуже…
— В чем дело?
— Клемент. Он очень болен. Он и раньше жаловался на боли, но они со временем проходили, и я не видел причин беспокоить вас. Но сейчас ему стало хуже. Возможно, он даже умрет.
Я последовал за Аратом к навесу, где по ночам спал Клемент, да и днем также дремал. Старик лежал на соломе, крепко прижав колени к груди, и тихо постанывал. Щеки его горели, но губы были синими. Склонившаяся над ним рабыня время от времени смачивала его лицо влажной тряпкой. Порой его схватывали судороги, а потом отпускали, и он начинал тихонько скулить.
— Что с ним? — прошептал я.
— Точно не знаю, — ответил Арат. — Утром его тошнило. Теперь же он не может глотать и с трудом говорит.
— А другие рабы не жалуются? — спросил я с тревогой, ожидая нашествия заразной болезни, что означало бы конец всем моим планам.
— Нет. Возможно, это от старости, — сказал Арат, тоже переходя на шепот. — Такие грозы и непогоды, как вчера, всегда доставляют неприятности людям его возраста.
В это время Клемент задрожал и замер. Он открыл глаза, в которых отражалось скорее удивление, нежели боль. Он раскрыл рот и испустил долгий стон. Потом женщина дрожащими руками дотронулась до лба. Глаза его оставались неестественно открытыми. Женщина отдернула руку и вся сжалась. Клемент умер.
Он был стар, это правда, а старики могут умереть от многих причин естественной смертью. Но у меня не выходило из головы то, что именно он вспомнил о всплеске в колодце и признался, что видел неясную тень той же ночью.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Водяная мельница никогда не заработает. Я горестно повторял про себя, что инженер из меня просто никакой — даже меньше, чем просто крестьянин, и неудивительно, что все мои труды оказались напрасными. Я постарался упростить модель — построил подобие мельницы из деревянных палочек, и она работала вполне прилично. Даже Арат, который никогда не стеснялся высказать критическое отношение к моим затеям, признал, что моя конструкция сможет работать. Но когда я заставил рабов вращать основное колесо (ведь в секстилии слишком жарко, и воды в реке недостаточно), то оно повернулось всего лишь на несколько градусов и остановилось. В первый раз рабы продолжали толкать колесо, пока две деревянные оси не треснули со страшным грохотом. Во второй раз я был более осторожным, но мельница все равно не захотела работать.
Она снилась мне даже ночью. Иногда она представлялась мне такой, какой и должна быть, — вертелись колеса, жернова перемалывали зерно, в мешки сыпалась мука; иногда — в виде чудовища, злобного, давящего рабов своими механизмами и плюющегося кровью.
Почему столько времени и мыслей я уделяю постройке мельницы? Я повторял себе, что это мой дар благодетелю — Луцию Клавдию. Знак того, что я не просто живу на подаренной мне земле, но и сознательно пытаюсь усовершенствовать хозяйство. Это и вызов Публию Клавдию, который хочет лишить меня прав на реку. Все это правда (как и то, что мельница будет ценным сооружением на моей территории), но она также служила мне и развлечением. Тайны Немо и Форфекса оставались неразгаданными. Вместо того чтобы ломать голову над ними, я беспокоился о своих неудачах в строительстве; вместо того чтобы приняться профессионально распутывать таинственные события, что доставило бы мне удовлетворение, я довольствовался конструированием. Одержимость техническими планами позволяла мне забыть и об испорченной воде в колодце, и о сгнившем сене.
