— Так ты собираешься уехать? — спросил Метон, пододвигаясь ближе к огню. — Или возьмешься за оружие?
— Уеду… — сказал Катилина, не в ответ, а словно пробуя это слово на вкус. — Перед тем как покинуть Рим, я отправил письма некоторым должностным лицам — бывшим консулам, патрициям, магистратам. Я сказал им, что еду в Массилию, на юг Галлии, не как преступник, скрывающийся от закона, а как миролюбивый человек, не намеренный терпеть оскорбления и не хотящий быть причиной беспорядков. И я туда уеду, если только они не загородят мне дорогу в Галлию. Я не готов взяться за оружие, я еще не уверен. Цицерон добился своего — он сделал меня изгнанником. Но он хотел вынудить меня пойти на отчаянные меры, и ему это не удалось.
— А что с твоей женой? — спросил я.
Он так повернул лицо, что свет от костра на него больше не падал.
— Аврелию и ее дочь я поручил Квинту Катуллу, одному из самых непреклонных оптиматов, но честному человеку. С ним она будет в безопасности; что бы ни случилось, он ей не причинит вреда, и никто его не обвинит в сотрудничестве со мной.
Буря усилилась. Снаружи доносились завывания ветра — словно то были полчища лемуров. От ударов грома пещера сотрясалась, как внутренность барабана. По склонам горы неслись потоки, выворачивая с корнем деревья и двигая камни. Вифания, должно быть, с ума сошла от тревоги, подумал я, и мне стало не по себе. Даже в такое ненастье охранники Цицерона могут вернуться ко мне домой и увидеть, что я исчез. Я все время размышлял над такой возможностью и не мог уснуть.
Время текло медленно. Люди Катилины спали по очереди, завернувшись в одеяла и прижимаясь друг к другу, чтобы согреться. Стража у входа не слишком усердствовала: даже Титан не посмел бы подняться на гору в такую погоду и напасть на нас. Катилина прислонился к каменной стене. Тонгилий положил голову ему на колени. Лицо Катилины оставалось в тени, но я видел, что его глаза открыты: время от времени они отражали свет пламени.
Метон задремал, но вдруг неожиданно проснулся и широко раскрыл глаза, вглядываясь в темноту. Неподалеку что-то сидело на камне, завернутое в покрывало, из-под которого поблескивало серебро.
— Что это? — прошептал он, поднимаясь и направляясь к этому странному предмету.
Катилина медленно повернул голову.
— Орел Мария, — сказал он тихо.
Я тоже уставился в темноту. Это был орел, с поднятым клювом и распростертыми крыльями. Серебро поблескивало, и он казался настоящей птицей, только замороженной. Метон подошел к нему, не смея дотронуться.
— Его несли впереди войска, когда Марий сражался с кимврами, тогда мы с тобой, Гордиан, были еще детьми.
— Он чудовищно тяжелый, — пробормотал Тонгилий сонным голосом. — Я знаю, ведь я сам его сюда затащил.
Катилина взъерошил его волосы, затем пригладил.
— Если дело дойдет до сражения, то он будет сидеть на моем штандарте. Замечательная вещь, не правда ли?
— А как он тебе достался?
— Долгая история.
— Буря усилилась, впереди у нас вся ночь.
— Достаточно сказать, что он мне достался от Суллы, во время его проскрипций. История его связана с кровью. Цицерон сказал Сенату, что я держу его дома вместо алтаря и обращаюсь к нему с молитвами перед тем, как совершить злодеяние. Своим языком он может запятнать даже чистое серебро.
— Орел, — произнес Метон, повернув голову так, что лицо его осветилось отраженным светом серебра.
— Да, — пробормотал я, почувствовав необычайную сонливость.
— Орел, настоящий орел, папа, ты видишь?
— Да-да, орел, — сказал я, закрывая глаза.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Буря неожиданно закончилась, небо, заполненное рваными облаками, осветилось оранжевым светом зари. Люди Катилины поднялись, собрали свои вещи и помогли друг другу перебраться через стену, загораживающую вход в шахту. Единственным доказательством их присутствия были хлебные крошки, зола, да запах недавнего костра.
Тропинку завалили ветви и камни, но не это было главным затруднением. У меня нестерпимо болели ноги. После подъема колени мои не сгибались, а икры превратились в деревяшки. Отец мне как-то в детстве сказал, что боги решили посмеяться и сделали путь вниз по горе гораздо труднее пути наверх. Тогда я не понимал его. Сейчас, глядя на юношей, которые долго скакали из Рима, едва спали ночью, а теперь с улыбкой спускались вниз, я его понял очень хорошо. Каждый шаг отдавался ударом в моих коленях.
Я заранее опасался перехода через поток у водопада. Он и в самом деле стал более бурным или выглядел таковым при свете зари, когда любой водоворот казался черной дырой. Мы взялись за руки и сделали цепочку, протянувшуюся от берега до берега. Молодым людям, казалось, даже понравилось окунаться в холодную воду, их это только бодрило. Я терпел и смеялся вместе с ними, только вот не мог унять стучавшие зубы.
В том месте, где дорога расходилась — одна вела к дому Гнея Клавдия, а другая — к Кассиановой дороге, я отвел Катилину в сторону.
— По какой дороге мы пойдем? — спросил я.
Он удивленно поднял брови.
— По которой пришли, конечно.
Его люди ожидали нас возле тайной тропки. Он махнул им рукой, чтобы они спускались без него.
— А иначе нам придется красться на цыпочках мимо дома твоего враждебного соседа, а там собаки, рабы и все остальное. Ты ведь помнишь…
— Да, помню. Но я помню и другое.
— Гордиан, о чем ты говоришь?
— Ты не должен никогда возвращаться в мой дом. Ведь твои враги ожидают там твоего появления.
— Я понимаю.
— Моя семья — я должен позаботиться о ее безопасности.
— Конечно. А я должен позаботиться о том, чтобы сохранить голову на плечах.
— Катилина, хватит загадок и шуток.
На его лице отразилось беспокойство.
— Гордиан…
— Луций, ты идешь? — Тонгилий ждал нас у тропы вместе с Метоном.
— Идите без меня, — сказал Катилина через плечо шутливым голосом. — Старикам нужно немного передохнуть.
Тонгилий надул губы, затем кивнул и исчез. Метон последовал за ним, но лишь после того, как многозначительно посмотрел мне в глаза и помялся, словно ожидая нашего приглашения. Почему в любом моем действии он находит вызов для себя?
— Итак, Гордиан, в чем дело?
— С тех пор, как Марк Целий убедил меня принять тебя в моем поместье, у нас стали твориться странные вещи. Сначала я нашел в конюшне безголовое тело… — Я остановился и посмотрел в его глаза. Он внимательно слушал меня. — Потом тело в колодце…
— Да, ты говорил мне. Тот самый бедный пастух, что показал нам этот путь.
— Как ты его называешь?
