По ходу допроса стало очевидно, что Назика стремится не столько уличить в чем-либо самого Блоссия, сколько использовать его показания для оправдания собственных действий, направленных против Тиберия. При этом он требовал, чтобы на все вопросы Блоссий отвечал однозначно – «да» или «нет».
– Как я понял из твоих ответов, трибунал должен прийти к заключению, что все преступления против римского государства, к которым ты причастен, были совершены по прямому указанию Тиберия Гракха. Это верно?
Блоссий вздохнул:
– Ну как можно ответить на такой вопрос?
– Хорошо, я сформулирую его иначе. Всякое действие, предпринимавшееся тобою в отношении римского государства, осуществлялось с ведома, одобрения и по указанию Тиберия Гракха. Да или нет?
– Да.
– Очень хорошо. Последний вопрос: если бы Тиберий Гракх приказал тебе поджечь Капитолий, ты сделал бы это?
– Это безумие! Тиберий никогда бы не…
– Отвечай на вопрос.
Блоссий заскрипел зубами:
– Предложи Тиберий что-то подобное, это было бы правильно, ибо он никогда не приказывал того, что не соответствовало бы высшим интересам народа!
Назика откинулся назад и скрестил руки на груди, демонстрируя отвращение к услышанному.
– Итак, все мы слышали сказанное этим философом и могли убедиться в том, насколько извращенные и вредоносные идеи он исповедует! У меня больше вопросов нет. Есть ли среди присутствующих кто-либо, желающий высказаться в пользу обвиняемого?
Он обвел взглядом зрителей. Луций опустил глаза, прячась в толпе.
Судьи на помосте кратко посовещались, после чего председательствующий встал и, обращаясь к зрителям, возгласил:
– Настоящий суд объявляет, что Блоссий из Кум дал свободные и правдивые показания, касающиеся недавней попытки мятежа, осуществленной Тиберием Гракхом. Далее суд объявляет, что названный Блоссий своими словами изобличил себя как распространителя вредоносных идей, совращавших с пути истинного всех, когда-либо бывших его учениками. Римский гражданин на его месте подлежал бы смертной казни за государственную измену, но, поскольку подсудимый иностранец, он приговаривается к изгнанию из Рима на вечные времена. Здесь, перед трибуналом, Блоссий освобождается из-под стражи, с обязательством покинуть Рим до рассвета – в противном случае он будет казнен на месте. Приведите следующего обвиняемого!
* * *
– Ни одного вопроса относительно моих верований! Ни единого обвинения, хоть как-то касающегося стоицизма или ценностей, которые я прививал Тиберию! Какая невежественная самонадеянность! Оказывается я, Блоссий Кумский, слишком незначителен, чтобы кто-то обеспокоился моей казнью! – негодовал Блоссий.
В доме Корнелии паковались его пожитки, а сюда, к Менении, он заглянул, чтобы попрощаться.
– Я бы отправилась с тобой. Здесь меня ничто не держит, – промолвила Менения безжизненным голосом.
Ужас, пережитый при его аресте, облегчение, вызванное его освобождением, и печальное известие о его ссылке – все это надломило ее.
– Чепуха! – возразил Блоссий. – Здесь твой сын. Разве мы не пришли к заключению, что главное предназначение женщины – быть матерью?
– Это Корнелия пришла к такому заключению, а не я.
– Кстати, теперь Корнелия нуждается в твоей дружбе больше, чем когда-либо. Потеря Тиберия опустошила ее.
Менения упрямо покачала головой:
– Лучше мне отправиться с тобой.
– Нет, дорогая. Изгнание не для тебя.
Луций молча стоял рядом. Он был прав, и доказательство тому было налицо – политический радикализм Тиберия погубил и его самого, и всех, кто был с ним связан. Однако осознание правоты не доставляло Луцию удовлетворения. Он ощущал лишь горечь и стыд.
– Куда ты отправишься, Блоссий? – спросила Менения.
– Прежде всего спущусь на лодке в Остию…
– Посреди ночи?
Блоссий хмыкнул:
– Нынче на реке движение более чем оживленное. Не один я покидаю город! Ну а в Остии взойду на борт первого же корабля, отправляющегося на восток. Думаю, в Греции или в Азии найдется монарх, который предоставит мне убежище… человек, питающий почтение к учению стоиков и не боящийся Рима.
«То есть дурак такой же, как ты», – подумал Луций, но прикусил язык и оставил свое мнение при себе.
129 год до Р. Х
Луций Пинарий взял из дрожащей руки матери письмо. Оно было написано по-гречески на пергаменте высшего качества. Луций читал медленно, вчитываясь в каждое слово.
«От Блоссия к Менении, с приветом и глубокой привязанностью.
Спешу поблагодарить тебя за твои письма, служащие мне утешением, подобным целебному бальзаму. Я счастлив узнать, что и ты, и Луций пребываете в добром здравии, а твоему сыну в его делах неизменно сопутствует успех. Как я понимаю, чтобы получить государственный подряд, особенно в строительстве, необходимо располагать внушительными средствами.
Спасибо тебе за новости о Корнелии. То, что она продолжает блюсти траур по Тиберию по прошествии трех лет после его смерти, по-моему, вполне уместно. Обстоятельства его кончины, осквернение тела – все это, безусловно, оправдывает более длительный, чем обычно, срок оплакивания.
Но брат Тиберия, как ты пишешь, уже больше не носит черное. Ну что ж, Гай молод, и ему нужно устраивать собственную жизнь. Узнав о его решении полностью устраниться от политики и всецело (по примеру Луция) посвятить себя коммерции, я испытал смешанные чувства. Дело в том, что в определенном смысле (по способности к роли политического лидера) Гай даже превосходит своего брата, и если он действительно оставит Стезю чести, то это будет потерей и для него, и для Рима. С другой стороны, после того, что случилось с Тиберием, трудно обвинить кого-либо в том, что он предпочтет иную участь.
Полагаю, однако, что со временем Гай все же вернется к политической жизни. Тяга к политике у него в крови.
Что до моих дел, то могу с гордостью сообщить, что с каждым днем вхожу во все большее доверие к царю Аристонику. Да, я гордо называю его царем, хотя Рим отказывается признавать за ним этот титул, именуя его узурпатором. Однако завещание прежнего царя – Аттала – обратилось в ничто, после того как Аристоник овладел троном Пергама с помощью военной силы и своего авторитета. Конечно, можно понять раздражение римских сенаторов, спавших и видевших, как они прибирают к рукам сокровища Пергама. Стоит заметить, что их алчное желание овладеть этими сокровищами было одной из причин убийства Тиберия.
Царь Аристоник – замечательный человек. Верю, что с моей помощью он сможет воплотить в себе стоический идеал справедливого монарха. Мы часто беседуем о новой столице, которую он мечтает основать. Мы назовем ее Гелиополисом – Городом солнца, где люди всех сословий, включая рабов, будут свободны.
