Собралась огромная толпа, состоявшая и из патрициев, и из плебеев. Человек с зоркими глазами и громким голосом вызвался прочитать свитки вслух, чтобы остальные, включая многих неграмотных, могли ознакомиться с их содержанием. Его часто прерывали восклицаниями и вопросами, а когда он закончил, началось горячее обсуждение.
– Ясно, что новые законы подтверждают традиционные права главы фамилии. Очень хорошо! Ибо пока муж и отец сохраняет дыхание, ему должна принадлежать полная власть над его женой и детьми и над их женами и их детьми тоже.
– А как насчет права главы дома продавать своих сыновей и внуков в рабство, а потом выкупать их обратно?
– Это уже делается каждый день. Человек, не имеющий возможности уплатить долг, отдает в услужение заимодавцу своего сына. Новый закон лишь кодифицирует общепринятую практику и устанавливает предел того, сколько раз человеку позволено это делать, что хорошо для сыновей и внуков.
– А как насчет закона, по которому освобожденные рабы получают полные права граждан?
– А почему бы и нет? Нередко раб является незаконнорожденным ребенком господина и домашней рабыни. Если господин считает уместным освободить этого бастарда, тогда он должен стать гражданином, таким же, как остальные сыновья хозяина.
– В конце концов, может быть, эти децемвиры поработали не так уж плохо.
– Может быть. Но пора им сложить свои полномочия, снова созвать сенат и дать нам избрать новых консулов!
– И не забудь плебейских трибунов, защитников народа!
– Возмутителей черни, ты хочешь сказать?
– Пожалуйста, граждане, пожалуйста! Давайте не будем втягиваться в тот старый спор! Сама цель Двенадцати таблиц в том, чтобы преодолеть раскол внутри города и позволить нам двигаться вперед…
Стоя чуть в стороне от толпы, Ицилия напряженно вслушивалась в то, что говорили мужчины. Ей, молодой девушке, никак не пристало проталкиваться к Двенадцати таблицам или выкрикивать свой вопрос, хотя она очень хотела узнать, вошел ли в закон пресловутый пункт о запрете браков между патрициями и плебеями. Они с Виргинией шли к храму Фортуны, чтобы погадать и определить новый благоприятный свадьбе день. Виргиния неожиданно отозвали из Рима в связи с его обязанностями в армии, и свадьбу пришлось отложить как минимум на месяц. Их матери, заболтавшись, ушли вперед, и когда Ицилия увидела толпу и поняла, о чем они говорят, то упросила Виргинию задержаться с ней на минуточку.
– Никакого толку, – наконец пробормотала она, покачав головой. – Никто из них не обсуждает браки: все разговоры только о рабстве и полномочиях отцов фамилий. Мы можем идти, Виргиния. Виргиния?
Она огляделась по сторонам. Виргинии нигде не было видно.
Матери хватились их и стали возвращаться.
– Ицилия! – крикнула ее мать. – Поторопись, нечего бездельничать. Сегодня у нас полно хлопот. Где Виргиния?
– Я не знаю.
– А разве она была не с тобой?
– Да, но мы остановились буквально на минуточку. Я отвернулась, а когда оглянулась…
Ицилию прервал подбежавший к ним со встревоженным видом человек.
– Ты ведь жена Виргиния? – сказал он.
Мать Виргинии кивнула.
– А где твой муж? Он должен немедленно прийти!
– Его нет в городе.
– А где он?
– Вызвали по военным делам. А что случилось?
– Я точно не знаю, но это очень странно. Твоя дочь, Виргиния…
– Что с ней?
– Пойдем, сама и увидишь!
Мужчина повел их через Форум к зданию, где собирались децемвиры. Перед зданием толпился народ. В центре толпы, окруженный ликторами, обычно охранявшими вход, стоял Марк Клавдий. В кулаке он держал веревку, конец которой был обвязан вокруг шеи Виргинии, которая стояла, дрожа, рядом с ним, опустив глаза и залившись краской.
Мать Виргинии ахнула в ужасе.
– Что все это значит? – воскликнула она, пробираясь через толпу.
Люди расступались, освобождая ей дорогу, но, когда она попыталась снять веревку с шеи дочери, ликторы стали размахивать топорами и дубинками.
Она пронзительно закричала и попятилась.
– Кто ты? Что ты сделал с моей дочерью?
– Меня зовут Марк Клавдий. – Он посмотрел на нее с презрением. – А эта девушка не твоя ли дочь?
– Конечно. Это моя дочь Виргиния.
– Ты лжешь! Эта девушка родилась в моем доме рабыней. Несколько лет назад она исчезла, похищенная ночью. Только теперь я установил, что ее взяли в дом некоего Луция Виргиния. Очевидно, этот негодяй говорил, что она – его дочь, а сейчас даже собирается выдать ее замуж под ложным именем…
Мать Виргинии была поражена.
– Это безумие! Виргиния – моя дочь. Я родила ее, это мой ребенок! Отпусти ее немедленно!
Марк Клавдий ухмыльнулся:
– Похищение чужой рабыни и совершение жульнического брака по новым законам, разработанным благородными децемвирами, являются серьезными преступлениями. Что ты можешь сказать в оправдание, женщина?
Мать Виргинии ударилась в слезы.
– Когда мой муж…
– Где этот негодяй?
– Его нет в городе…
– Понятно! Должно быть, он прознал, что я обнаружил его обман, и скрылся.
– Это абсурд!
Мать Виргинии умоляюще оглядывала толпу. Некоторые из людей смотрели на нее с сочувствием, другие – с презрением. Были и такие, которые потешались над тем, как девушку, явно хорошего происхождения, выставили, словно рабыню, с веревкой на шее, а ее беспомощная мать мечется в отчаянии.
Мать Ицилии направилась вперед, чтобы попытаться успокоить мать Виргинии, но Ицилия заметила, что держится она напряженно и выражение ее лица трудно прочесть. Неужели человек по имени Марк Клавдий уловил сомнение в ее мыслях? Он утверждал, что Виргиний намеренно совершил обман. Если это правда, то жертвами этого обмана должны были стать Ицилии. Мыслимое ли дело: под видом своей дочери выдать замуж рабыню, да еще похищенную?
Ицилии пришло в голову только одно: найти брата. Она повернулась и со всех ног помчалась домой.
Марк Клавдий скрестил руки.
– Очевидно, жена Виргиния, что, поскольку ты не желаешь сознаваться в похищении моей рабыни, а, напротив, упорствуешь, утверждая, будто она твоя дочь, суду придется ее идентифицировать. А поскольку деятельность гражданского суда по таким вопросам временно приостановлена, то решение находится в юрисдикции децемвиров. Я полагаю, децемвиром, который может разобраться в этом деле, является…
– Тогда призови децемвиров, немедленно! – воскликнула мать Виргинии. – А пока отдай ее мне!
Марк погладил свой подбородок и поджал губы.
