– Пусть согревает его огонь Весты! – эхом повторили остальные весталки, и некоторые тихонько заплакали: в последнее время в Доме весталок было вообще пролито немало слез сочувствия Камиллу.
После того памятного триумфа все весталки, включая вирго максима, стали относиться к победоносному полководцу с величайшим почтением: к благоговейному восхищению его воинской доблестью и грандиозными общественными работами добавилось восхищенное перешептывание о его превосходной мускулатуре и благородной осанке, которые делали его воплощением римской мужественности. Весталки создали настоящий культ Камилла, и, конечно, падение кумира их огорчало.
Пинария не плакала. Она вспоминала День триумфа Камилла и свое потрясение от вида четверки белых коней, запряженных в его колесницу. Конечно, Юпитер, который все видит с облаков, тоже видел этих белых коней. Не подумал ли бог, что смертный высмеивает его? Вирго максима во всем усматривает волю богов, почему же несчастья Камилла она объясняет лишь людским злоумышлением? Впрочем, девушке хватило ума не задавать подобных вопросов и не злить наставницу сомнениями в безупречной правоте человека, которого весталки так высоко почитали.
Зато Пинария вспомнила, что заявленный в самом начале беседы вейский вопрос они, отвлекаясь то на одно, то на другое, так и не затронули. Возник же он потому, что богатства Вейи были разграблены, а жители проданы в рабство. Победители сняли и увезли все, что было можно, превратив город в подобие обглоданного стервятниками скелета. Однако как после прожорливых стервятников остаются когти и кости, так и после ухода римлян на месте города остались дома, мощеные улицы, колодцы, общественные здания и храмы. Другое дело, что все это стояло пустым – горожан в Вейях не осталось.
И что было со всем этим делать?
Нашлась фракция, возглавляемая народным трибуном плебса по имени Сициний. Она заявила, что половина населения Рима могла бы оставить свои дома и перебраться в Вейи, заняв там опустевшие строения. Арендаторы получали возможность превратиться в собственников, а бедняги, погрязшие в долгах, могли бы начать жизнь заново. Земледельцы, которым обещали маленькие участки на дальних окраинах покоренной страны вольсков, могли вместо них получить наделы неподалеку от Вейи и пользоваться всеми преимуществами жизни рядом с большим городом, а заодно не так далеко от друзей и родичей, оставшихся в Риме. Ну а расселив жителей одного города по двум, можно было разом решить множество проблем, связанных с имущественным неравенством.
Сторонники предложения Сициния пребывали в восторженном воодушевлении, но сталкивались с яростной оппозицией. Латифундистам и ростовщикам Рима было что терять, и они при этом ничего не приобретали. Те, кто управлял городом, опасались ослабления, а то и утраты власти: что, если Вейи не удовлетворятся ролью колонии Рима, а превратятся в самостоятельный город, со своими жрецами и магистратами? Оппоненты обвиняли Сициния в том, что он строит планы собственного обогащения через контроль за распределением собственности в Вейях. Может быть, даже намеревается сделаться там царем. Для противников переселения оно представлялось очередным исходом плебса, только на сей раз исходом без возвращения, а это было против воли богов. Боги выказали милость лишь одному городу – Риму, и потому Рим должен остаться таким, каков он есть. Вейи же надлежит разрушить до основания: стены снести, строения сжечь.
Среди самых ярых противников переселения был Камилл. В речи, обращенной к сенату, он произнес фразу, которая стала кличем сплочения оппозиции: «Город, отвергнутый богами, никогда не должен быть заселен людьми!» Поговаривали, что именно за активное противодействие планам Сициния и его фракции Камилл и поплатился изгнанием. Но обвинили его совсем в другом, и он действительно не смог оправдаться, хотя причиной того, что эти обвинения прозвучали, были именно Вейи.
Быть ли Риму единым или разделиться на два города? Заселить Вейи или разрушить? Эти нерешенные вопросы заслоняли любую проблему, которая стояла перед городом. Споры велись ожесточенные, на уступки никто не шел, и дело нередко доходило до стычек на Форуме. В ходу были лишь крайние суждения: одни кричали, что переселение решит все наболевшие проблемы, другие – что оно станет концом Рима. Ставки были невероятно высоки. Неудивительно, что Фослия тихонько посмеялась, когда вирго максима ушла в сторону от столь животрепещущей темы, заведя разговор о браках между патрициями и плебеями.
И все же, как и сказала Постумия, все эти вопросы были на каком-то уровне взаимосвязаны. Политика расколола каждый общий вопрос на множество частных, причем все они были в принципе неразрешимы: каждый заявлял о своей позиции, и превалировало мнение того, кто на данный момент оказывался сильнейшим. Религия же объединяла все эти вопросы в один, на который был единственный ответ: воля богов.
Пинарии часто казалось, что весь мир за пределами Дома весталок превратился в хаос насилия и неопределенности. Враги стремились уничтожить Рим, а Рим добивался уничтожения врагов. Граждане Рима беспрестанно боролись за богатство и власть. Борьба шла даже внутри фамилий: сыновья боролись друг с другом и порой не повиновались главам семей, жены восставали против мужей. Но все эти противоречия были лишь тенью чего-то гораздо более значительного, но трудно различимого, ибо муравью, при его ничтожной величине, не обозреть храм целиком. Мудрость проистекает не изнутри, а из желания богов. Но как его определить? Даже после стольких лет обучения путь к истине часто казался Пинарии туманным.
Она была рада, что трапеза закончилась и разговор прекратился; теперь весталки направятся к храму богини для вечерней благодарственной молитвы. Сколько бы радости ни доставляла игра слов умным людям, вроде Фослии, или наставницам, вроде вирго максима, разговоры ничего не решали. Мир и покой приходили только при исполнении обряда. Совершенный же мир нисходил на Пинарию только в те мгновения, когда она, свободная от всех посторонних мыслей, никем не отвлекаемая, могла неотрывно смотреть на огонь очага Весты, зная, что во всем мире только он воистину чист и пребудет вечно.
* * *
– Они уже идут! Я должен всех предупредить! Они идут!
Безумец, проскочивший каким-то образом мимо слуг, ворвался в Дом весталок, промчался через переднюю, выбежал во внутренний двор и теперь стоял посреди имплувия – резервуара для сбора дождевой воды. Был полдень, солнце светило прямо на него, а он, словно ребенок, топтался по лодыжки в воде, и разлетавшиеся капли вспыхивали в лучах светила.
– Они идут! – крикнул он, сжав руки в кулаки и сведя вместе. – Почему никто не хочет меня слушать?
Весталки и их служанки выбежали во двор и настороженно взирали на незнакомца. Только что выскочившая Фослия прошептала на ухо Пинарии:
– Что это за существо?
– Не знаю. Но я видела его раньше, на улице между нашим домом и храмом Весты.
– Судя по лохмотьям, он нищий. А какие ужасные космы и бородища! Он угрожал кому-нибудь?
– Нет. Похоже, хочет предупредить нас о чем-то. Вирго максима пошла за великим понтификом…
