Кезон стоял обнаженным перед зеркалом, глядя на свое отражение.
– Сегодня ты стал мужчиной, Кезон Фабий Дорсон, – прошептал он. – Но кто ты? От кого ты произошел? Твой дед был найденышем, брошенным среди руин, но кем брошенным – богом или галлом? Неужели ты будешь жить и умрешь, так и не узнав тайны своего происхождения? Или есть оракул, который может ответить на этот вопрос?
Он коснулся амулета на груди. Золото поймало мерцающий свет лампы, и отражение амулета в зеркале сверкнуло, на миг ослепив Кезона.
* * *
На следующее утро Кезон снова облачился в тогу, чтобы нанести официальный визит человеку, которого никогда не встречал.
Аппий Клавдий – седьмой, носящий это имя в роду, происходившем от Атта Клауса, – заморгал в неверии, когда его секретарь сообщил о первом посетителе в тот день.
– Молодой Фабий? – переспросил он. – Ты уверен, что точно расслышал имя?
Раб кивнул. Клавдий поджал губы и погладил бородку, которая все еще оставалась скорее черной, чем серебристой.
– Хорошо, приведи его. Я встречусь с ним здесь, в саду. Не пускай никаких других посетителей, пока мы не закончим.
Сад Аппия Клавдия с плещущим фонтаном, окружавшим скульптурную композицию трех муз, и террасами, усаженными цветущими кустами роз, был еще более роскошным, чем сад Квинта Фабия. Он произвел на Кезона должное впечатление, хотя и не вызвал удивления. Если кто-то в Риме и пользовался таким же уважением и влиянием, как Квинт Фабий, так это давний соперник Квинта Аппий Клавдий.
– Прими мои поздравления, молодой человек, – промолвил Клавдий, встав, чтобы приветствовать его. – Тога тебе очень идет.
На самом деле Кезон оделся в то утро без помощи раба и не вполне справился со сложной задачей верного распределения складок, а потому с радостью принял предложение сесть. В сидячем положении огрехи в расположении складок были не так заметны.
– Благодарю тебя за то, что принял меня, цензор, – промолвил Кезон, титулуя хозяина дома по его престижной должности, в определенном отношении превосходившей даже консульскую.
Высокий ранг цензора подчеркивался особой пурпурной тогой, какую не мог носить никто другой. Цензор обладал правом заполнять вакансии в сенате. Он также вел списки граждан, мог вносить туда чьи-то имена или, если на то были веские основания, вычеркивать. Именно по цензорским спискам проводилось голосование – инструмент, которым патриции издавна пользовались в своих целях. Манипулируя этими списками, цензор мог влиять на ход выборов.
Аппий Клавдий использовал полномочия своей должности еще и для осуществления полного контроля над двумя проектами общественных работ беспрецедентного масштаба. По этой причине Кезон и пришел к нему.
– Если я и выгляжу слегка удивленным, ты должен понять, что прошло очень много времени с тех пор, как какой-либо человек по имени Фабий отбрасывал тень на дорожку моего сада, – сказал Клавдий, который улыбался так же охотно, как Квинт хмурился.
Кезон много слышал об «очаровании» этого человека, причем в устах Фабиев данное слово отнюдь не звучало комплиментом.
– Всякий раз, когда возникает политический вопрос, кажется, что твой родич Квинт клонится в одном направлении, а я – в другом. Неудивительно, что встречаемся мы главным образом для ведения политических споров.
Кезон заговорил осторожно:
– Я чту своего благородного родича Квинта, но сюда явился сам по себе.
– Хорошо сказано! Я сам слишком хорошо знаком с бременем знаменитых – в том числе и пользующихся недоброй славой – родственников. К счастью, самые худшие из них давно умерли. Но, как и ты, Кезон, я сам себе хозяин. А значит, несу ответственность за преступное поведение моего прапрапрадеда децемвира не более, чем ты отвечаешь за недальновидную, отсталую политику твоего высокочтимого родича. Каждый из нас сам себе хозяин и архитектор своей судьбы. Выпьем за это?
Появился раб с двумя чашами вина. Кезон, чувствовавший себя слегка неловко по отношению к Квинту, но стремившийся снискать расположение хозяина, сделал маленький глоток. Вино не было разбавлено водой и оказалось крепче того, к которому он привык. Почти сразу юноша почувствовал тепло и легкое головокружение.
Клавдий велел рабу снова наполнить чаши.
– Учитывая прохладные отношения между твоим родичем Квинтом и мной, я полагаю, что у тебя были очень веские основания, чтобы прийти ко мне.
Кезон, уже начавший ощущать действие вина, вдруг подумал, что, может быть, в конце концов, будет не так уж трудно обозначить свое желание. Он открыл рот, чтобы заговорить, но собеседник прервал его:
– Я вижу, ты пришел ко мне по какому-то делу, а для серьезных дел час еще слишком ранний. Давай познакомимся поближе. Может быть, у нас есть общие интересы. Ты читаешь на латыни?
– Конечно, цензор.
– И на греческом?
– Ну… немного, – сказал Кезон.
– Это следует понимать так, что не читаешь вовсе. Жаль! Я уж было подумал, не показать ли тебе мою библиотеку, которая является лучшей в Риме, но, поскольку все книги в ней на греческом, тебе это ничего не даст. А между тем каждому римлянину стоило бы выучить греческий, хотя бы ради возможности прочесть творения великих драматургов – Эсхила, Софокла, Еврипида – и, конечно, великих философов – Платона и Аристотеля. Но, судя по выражению твоего лица, Кезон, эти имена ничего тебе не говорят. Я прав?
– Боюсь, что да, цензор.
– Увы! Алас! – Клавдий покачал головой. – А ты знаешь, откуда взялось слово «алас», по-нашему – «увы»?
Кезон нахмурился:
– Нет.
– А ведь ты, Фабий, представитель семьи, претендующей на родство с Гераклом, по-нашему – Геркулесом! «Увы» – это латинизация греческого имени Хилас. А кто был этот Хилас?
Кезон подумал и пожал плечами. Клавдий вздохнул:
– Хилас был прекрасным юношей, возлюбленным Геракла. Оба они участвовали в походе аргонавтов за золотым руном. Когда Арго бросил якорь в устье реки Аскании, Хиласа послали к источнику за пресной водой, но тамошние нимфы, восхитившись красотой юноши, затащили его к себе, и больше его никто не видел. Геракл был безутешен. Долгое время – даже после того как пропала надежда найти юношу – он бродил взад-вперед по берегу реки, выкрикивая его имя: «Хилас! Хилас!» Вот откуда пошло восклицание «alas», то есть «увы», выражающее разочарование или скорбь.
Кезон поднял брови. Среди персонажей, отчеканенных на его зеркале, такого спутника Геркулеса не было.
– Я никогда не слышал эту историю. Она очень красивая.
– В моих книгах есть несколько версий рассказа о Геракле и Хиласе, но, чтобы прочитать любую из них, нужно знать греческий.
– Я никогда не претендовал на ученость, цензор. Первейший долг римлянина состоит в том, чтобы служить государству в качестве солдата.
