– Да, я знаю. Любопытная вещица, – заметил Нерон. Сверкнув лукавой улыбкой, он вернулся к окружающему строительству. – Настанет срок, и состоится грандиозное торжество по случаю нашего с Поппеей и младенцем въезда. Пожалуй, я назову резиденцию Золотым домом. Что скажешь, сенатор Пинарий?
– Блестящее название для великолепной обители.
– Единственное жилище, достойное такой особы, как я, – глубокомысленно изрек Нерон. – Ага, вот и большой внутренний двор! Здесь будет главный вход для посетителей с Форума. Священная дорога закончится у лестницы, которая вознесется к дверям Золотого дома. Там будут, конечно, и другие входы, включая старые ворота Августа на Палатине, обрамленные древними лаврами, но они станут в своем роде черным ходом. Огромный внутренний двор окружит галерея с сотнями мраморных колонн. Сейчас вам не оценить грандиозность задуманного, все заставлено лачугами рабочих. В центре возвысится гигантская бронзовая статуя меня самого. Мы еще не решили, в каком виде я предстану. Поппея считает, что я должен изображать Геркулеса, но скульптор Зенодор предлагает бога Сола в короне из солнечных лучей. Статуя планируется больше ста двадцати футов в высоту – крупнейшая со времен Колосса, когда-то стоявшего на Родосе. И будет, в отличие от него, покрыта золотом. Представляете, как она засверкает на солнце? Люди увидят ее издалека, а по мере приближения изваяние поразит еще сильнее. В погожий день статуя положительно ослепит.
– Поистине, Цезарь, новый Колосс станет грандиозным монументом, – сказал Тит, вновь околдованный размахом не только воображения Нерона, но и грядущих затрат. Для расширения императорского дворца государство прибрало немало частной собственности и обязало храмовые сокровищницы всей империи оплачивать строительство и предоставлять украшения.
Тит оказал неоценимую поддержку амбициозному предприятию императора. Для многих начинаний Нерона он получил ауспиции, которые засвидетельствовали божественное одобрение проектов, а для умилостивления богов, чьи сокровищницы опустошились, провел религиозные церемонии. Тит стал Нерону таким же верным авгуром, как и Клавдию. Он добровольно вызвался исполнять обязанности предсказателя и служил рьяно, с непоколебимой преданностью. С той ночи, когда Тита заворожила песня Нерона о сожжении Трои, он превратился в одного из самых ярых приверженцев императора.
Нерон оценил его верную службу. Одним из способов Нерона выразить признательность и стало приглашение семейства Пинариев сопровождать правящую чету в императорских носилках.
– Я, как обычно, благодарю за возможность сыграть пусть даже самую скромную роль в великих предприятиях Цезаря, – произнес Тит.
– Увы, сенатор Пинарий, не все разделяют твои чувства, – отозвалась Поппея. Она всю поездку молчала и даже выглядела чуть утомленной; несомненно, она уже много раз слышала речи мужа. Тит встречался с ней несколько раз, но никогда не беседовал приватно и толком не знал, как относиться к Поппее, которая всегда казалась отстраненной, погруженной в себя и любила говорить загадками. Нерон не был ее первым супругом; прежде она была замужем за его другом Отоном. Поговаривали, что трое молодых людей так близко сошлись, что образовали, как выразился один остряк, «трехглавое любовное чудовище». Но в конечном счете Нерон возжелал Поппею исключительно для себя. Он заставил Отона развестись с ней, назначил губернатором Лузитании и выдворил из Рима, после чего сделал Поппею своей женой.
По всей вероятности, ее реплика относилась к неуклонно ширящимся слухам о заговоре против императора. Несмотря на энергичную реакцию Нерона на кризис и оптимистичные виды на будущее, во всех классах медленно вызревало недовольство. За пожаром последовал мор, унесший десятки тысяч людей и особенно ударивший по бездомным и нищим; утрата множества религиозных и исторических сокровищ глубоко деморализовала население. Грандиозные строительные проекты Нерона были призваны возместить потери, но в зажиточных кругах опасались, что расточительность императора спровоцирует финансовый кризис. Говорили, что враждебно настроенные сенаторы злоумышляют против него, а среди простых горожан гуляли подлые слухи, будто сам Нерон и устроил пожар, чтобы отобрать огромные выгоревшие площади в пользу императорской резиденции и заново отстроить по своему вкусу.
Увы, Нерон, пусть и с очевидным сожалением, счел необходимым выслать ряд сенаторов, которых заподозрил в нелояльности. Среди них оказался Гай Кассий Лонгин – тот самый, что произнес пылкую речь в поддержку распятия рабов Педания. Нерон приказал ему изъять из числа родовых эффигий восковую маску Кассия, покусившегося на жизнь Божественного Юлия, – вполне резонное требование, по мнению Тита. Сенатор отказался. Высылка Кассия на Сардинию вызвала гнев у его коллег, которые настаивали на необходимости проявить милость к столь известному правоведу, тем более ныне почти ослепшему.
Тут Тит услышал стон Хризанты и быстро понял причину огорчения жены. На одной-единственной обугленной стене, оставшейся от уничтоженного здания, виднелась надпись черной краской:
Силен и отважен,
убил свою мать
и поджег мой дом!
В последнее время Тит все чаще встречал на стенах и в отхожих местах подобные отвратительные каракули. К счастью, здесь группа из нескольких человек уже закрашивала надпись, рисуя поверх нее другую. Тит выгнул шею, желая прочесть, но носилки плыли дальше, и он различил лишь слова «христиане» и «сжечь».
– Мои верные вольноотпущенники трудятся не покладая рук, – сказал Нерон, теребя на пальцах кольца. – Мне даже и просить не нужно. Они ходят по городу и стирают подобную клевету, едва завидят.
– Сплетни – ужасное дело, – буркнула Поппея.
– Безусловно, – сочувственно кивнула Хризанта.
– Но сегодня всем гнусным слухам будет положен конец и правосудие свершится над истинными преступниками, – изрек Нерон, возвращаясь в хорошее расположение духа. – Народ увидит, что его император настроен защищать Рим и истреблять тех, кто ему вредит. Я устрою зрелище, которого подданные не забудут вовек!
Они продолжили путь к месту назначения – императорским садам на дальнем берегу Тибра, где у подножия Ватиканского холма Калигула выстроил большой ипподром для личных увеселений. Нерон часто им пользовался, так как любил гонки на колесницах, а Сенека убедил его, что императору негоже наслаждаться зрелищем посреди народа. Поскольку Большой цирк еще не отстроили заново, Нерон решил открыть для публики Ватиканский – одно из немногих мест, способных вместить все зрелищные мероприятия, которые он задумал для наказания осужденных поджигателей.
Когда носилки следовали через незастроенное Марсово поле, Тит увидел море импровизированных хибар, где проживала значительная часть населения. Они представляли собой жалкие навесы, сооруженные из всякого хлама, или шатры, сши тые из тряпья. Сегодня никто не остался внутри. Казалось, все до единого жители Рима, взбудораженные предстоящим зрелищем, волнами катились в императорские сады за Тибром.
Преторианцы начали расчищать дорогу; носилки вторглись в толпу, и люди сгрудились вокруг, желая взглянуть на императора и его супругу. Летели ликующие возгласы: «Да здравствует Цезарь!» и «Да здравствует прекрасная Поппея!». Но кое-кто пожимал плечами и отворачивался или награждал им ператорскую чету враждебным взглядом, а то и бормотал проклятия. Поппея нахмурилась и что-то шепнула Нерону на ухо. Тот подозвал преторианца и велел уплотнить кордон, затем отцепил цепочки шторок, чтобы следовать дальше в относительном уединении: прозрачные шторки позволяли Нерону и его гостям видеть происходящее вокруг, а самим оставаться в тени.
