У меня аж сердце зашлось, когда после первых же шагов лошадь помчалась бешеным галопом. Мои попытки окликнуть всадницу оказались бесполезны, и она умчалась далеко, даже исчезнув из вида за недалекой рощей.
Прошло, наверное, минут 15, показавшихся мне достаточно долгими, как появилась Рита, скачущая во весь опор к месту старта. И надо же, метрах в трех-пяти конь встал как вкопанный, а Рита, раскрасневшаяся, с растрепанной прической, выбившимися из-под шапки и развевающимися по ветру волосами, счастливая, не очень ловко, но резво спрыгнула на землю, и я едва успел ее подхватить.
Восторгам ее не было конца, и на мой вопрос, как чувствовала она себя в седле, не болит ли у нее что-нибудь, ответила: «Что ты, это было так здорово!» Может, подумал я, она не только в кружке танцевальном училась, но и брала уроки верховой езды? На это предположение она ответила, что вообще в седле была впервые. Мое удивление было, наверное, таким искренним и неподдельным, что Рита сказала, будто всегда мечтала быть наездницей, и это, может быть, и помогло ей адаптироваться в этой роли.
С последнего визита Риты ко мне, в Буду-Куминьску, прошло совсем немного времени, и батальон в первые дни начавшейся Висло-Одерской операции пошел в наступление на Варшаву. Перед выходом нашего батальона на границу с Германией мне удалось перевести Риту из госпиталя в наш штрафбат, в батальонный медпункт, обеспечивающий оказание помощи раненым непосредственно на поле боя…
А теперь вернемся немного назад.
Глава 11
Политпрокламатор. Подготовка к боям. Освобождение Варшавы. «Потомок фрица». «Свадебное путешествие» в штрафбат. Вот она, Германия! Месть танкиста. Штаргард, Альтдамм. Герой Ястребков. Боевое крещение санитарки. Бросок на юг
«Ну и везунчик ты, Шурка!» – вспомнились мне слова деда моего, сибиряка, чалдона, Данилы Леонтьевича Карелина, когда мне удалось в этот же день из Лохува счастливо добраться попутными машинами до места на шоссе, откуда рукой подать до указанных мне на карте комбатом польских деревушек.
Да и сам дед мой тоже был «везунчиком», когда он, по его рассказам, в молодости хаживал на медведя с рогатиной и, кажется, раз 18 весьма удачливо. Да, помню, и сам видел его удачливость, когда я на время своих зимних каникул, в 3-м или в 4-м классе, приезжал к нему в дальневосточный таежный поселок Сагды-Биру, недалеко от станции Бира и города Биробиджана. Тогда, после трехдневной охоты в тайге, он вдруг прибежал домой, срочно запряг в сани свою лошаденку и уехал снова в тайгу, а назавтра привез лежавшего во всю длину саней убитого тигра, хвост которого волочился по снежной колее. Тогда я впервые увидел настоящего, хотя и убитого тигра. Так что «везунчиком» я был, наверное, в своего деда-сибиряка.
А тогда, в 1944 году, еще засветло я добрался до польской деревушки Буда-Пшитоцка и без труда нашел штаб батальона. Направился к Батурину-комбату с докладом, радуясь, что успел вовремя и что не придется искать оправданий за опоздание. Батальон размещался в нескольких деревнях вокруг этой Буды-Пшитоцкой. Здесь, в нескольких деревушках, наши дни были загружены освобождением и отчислением из штрафбата отвоевавшихся штрафников, формированием новых подразделений. Много времени уходило на написание подробнейших боевых характеристик или на переписывание тех, которые казались комбату или его замполиту, майору Казакову, неубедительными, или, по их выражению, «завышенными».
Формирование же новых подразделений здесь происходило тоже по-новому. Чтобы комсостав рот, взводов и других подразделений батальона «не скучал», комбат приказал новых штрафников принимать во всех ротах, формировать все штатные взводы, хотя и весьма малочисленные, а затем уже вместе сводить их под командованием того ротного командира, которому выпадет судьба вести новую сводную роту в очередной поход. Главным недостатком этого метода не один я считал то, что при этом и командиры сводных подразделений плохо знали большинство своих бойцов, и сами бойцы не чувствовали «локтя» друг друга. В бою же это важнее важного! Но приказ есть приказ. Многие из нас догадывались: свое новшество Батурин ввел, чтобы лишить офицеров-командиров времени для разрастания недовольства столь своеобразным его, Батурина, отношением к личному составу, которое проявилось во время наступательных боев на Наревском плацдарме.
Конечно, это не давало возможности командному составу сильно расслабляться в условиях определенной разрядки после длительных и очень напряженных боевых действий и давать волю разгулявшимся нервам после боев. Тем более что здесь появилась реальная опасность успокаивать эти нервы тем самым «бимбером», которого у поляков было, как говорится, немерено, особенно в обмен на какие-нибудь трофейные безделушки вроде часов, зажигалок, портсигаров и т. д.
В общем, на многое хватало времени, но никаких «песенных вечеров», как в Белоруссии, не наблюдалось. Общее настроение было вовсе не песенным, тем более что все мы ожидали нового наступления и опасались, не повторится ли «наревский» его вариант.
Новый комбат установил и новый порядок питания командного состава, пока батальон находился вне боевых действий. Если раньше все мы питались из общего солдатского котла и только дополнительный офицерский паек отличал наше меню от содержимого котелков штрафников, то теперь штатные офицеры питались отдельно от них, в так называемой «столовой», которая располагалась в более или менее вместительном помещении. Готовили нам отдельно, не скажу, что заметно лучше, чем в ротной походной кухне, но зато ели мы уже не из котелков, а из алюминиевых мисок. Наше меню изредка разнообразил перепадавшим на нашу долю коровьим молоком неутомимый и изобретательный начпрод Меер Зельцер, в прошлом преподаватель по приготовлению пищи.
Оказывается, подполковник Батурин имел слабость к этому диетическому напитку, и еще на Наревском плацдарме, пока мы вели тяжелейшие бои за его расширение, ему раздобыли пару дойных коров, которых он в приличном удалении от обстреливаемого переднего края мог содержать, а затем возил за собой постоянно. Вот с «барского» стола и нам иногда доставались то «кава» (кофе), то чай с молоком. Комбату же с заместителями готовили отдельно, хотя почти все замы, кроме замполита и помощника по снабжению, тянулись к нашей офицерской компании. Не думаю, что стол у комбата был действительно «барским», но дистанция соблюдалась строго. А вообще-то мы эту новинку восприняли как должное, учитывая определенную нелюдимость характера нового комбата. Однако предыдущий наш комбат Осипов к подобной «дистанции» не стремился, и ни дисциплины, ни боеготовности или боеспособности это не снижало.
Заметили мы, между прочим, что иногда трапезничал с комбатом и его замполитом Казаковым один из новых наших политработников, капитан Виноградов. Занимал он должность агитатора батальона (кого и на какие подвиги он агитировал?). Это был щуплый, какой-то нескладный, всегда помятый, неопрятный офицер. Визгливый, неприятный его голос, а также своеобразная манера при этом мелко и суетно даже не жестикулировать, а просто нелепо разбрасывать руки вызывали неприязнь, а часто и раздражение окружающих. Все эти качества до того не соответствовали его должности, что вызывали чувства, совершенно противоположные смыслу его слов.
