* * *
Ровно в восемь тридцать в квартире Николая Васильевича Трубина заработал домофон.
– Николай Васильевич, машина подана! – раздался голос шофера Жени.
Трубин был уже одет, он вышел на лестничную площадку. Возле лифта стояла незнакомая девушка – невысокая, симпатичная, с немного раскосыми глазами.
«Небось от Валеры уходит, – подумал Трубин с легкой завистью, – шалун Валерик, за сорок уже, а каждый день новых девушек водит. И не проводит ведь».
Легким кивком обозначив свою симпатию, он вошел вслед за красоткой в лифт. Она замялась, нажимая на кнопку, и лифт пошел не вниз, а вверх.
– Э, девушка, вы куда? – удивился Трубин. – Вы что-то не то нажали!
– Да что вы? – с милой улыбкой девица обернулась к нему и вдруг, с резким шипением выдохнув воздух, мгновенным неуловимым движением накинула на шею Николая Васильевича тонкий шелковый шнурок.
«Что за безобразие!» – хотел возмущенно крикнуть Трубин, но ничего такого крикнуть он уже не мог, потому что в гортани его что-то противно хрустнуло, и невыносимая боль хлынула в горло, как расплавленный металл.
Николай Васильевич пошатнулся, замахал руками. Глаза его вылезли из орбит, в лифте стало сразу удивительно темно, и все вокруг сделалось дымно-багровым. Потом в голове у него взорвался слепящий шар, и все закончилось.
Николай Васильевич Трубин сполз по стене и затих на полу лифта с широко открытыми выпученными глазами, в которых навсегда осталось выражение удивления и обиды.
Симпатичная девушка аккуратно сняла с шеи Трубина шнурок, убрала его в карман своей куртки и выскользнула из лифта, который как раз остановился на четырнадцатом этаже.
Открыв дверь, она вышла с лестничной площадки на широкий балкон, пригнулась, чтобы ее не было видно снизу, и перебралась на соседний балкон. Через минуту девушка уже спускалась на лифте в соседнем подъезде, а еще через минуту она вышла из подъезда, не привлекая к себе внимания, и быстрым деловым шагом направилась к остановке общественного транспорта.
Шофер Женя подождал еще несколько минут – мало ли что может задержать босса, – наконец снова подошел к домофону.
Довольно долго никто ему не отвечал, наконец, в динамике послышался заспанный и недовольный голос Риммы Григорьевны, супруги Трубина, которая почти никогда не вставала раньше двенадцати часов.
– Как – где Николай Васильевич, – удивленно переспросила она, – тебе лучше знать где. Разве он еще не уехал?
Пару раз окликнув мужа и даже сделав несколько шагов по бескрайней квартире, Римма Григорьевна вернулась к домофону и с еще большим недовольством заверила Женю, что дома босса нет.
Шофер забеспокоился, потому что по совместительству на него возлагалась и охрана Трубина. Открыв своим ключом дверь подъезда, он вошел внутрь и вызвал лифт, чтобы подняться на шестой этаж. Но когда лифт спустился и двери его открылись, ситуация прояснилась во всей своей отвратительной достоверности.
Женя не справился с задачей охраны шефа. Шеф сидел на полу лифта с широко открытыми выпученными глазами, и он был несомненно и стопроцентно мертв.
На экране плазмы девочки в разноцветных платьях кружились под музыку, держа в руках огромные искусственные цветы. Я сидела на диване, закутавшись в плед, и тупо пялилась в экран. Было совершенно нечего делать, то есть я не представляла себе, что могу поделать в данной ситуации. Все, что могло случиться, уже случилось, и от меня больше ничего не зависит.
Вот именно, в этой истории от меня никогда ничего не зависело. Все, что произошло со мной за последнее время, случилось как бы помимо меня, без моего на то желания. Мной манипулировали, мной управляли, причем так искусно, что я ничего не замечала. Сама того не желая, я делала то, что от меня требовалось, и думала, что инициатива исходит от меня самой.
И все же, был ли момент в этой истории, когда я могла остановить ход событий или хотя бы направить их в другую сторону? Был ли эпизод, когда от моих поступков что-либо зависело?
Я – человек глубоко реалистичный. Научную фантастику с детства терпеть не могу. Все эти разговоры о том, что вот как было бы здорово и что вообще было бы, если бы можно было вернуться на две недели назад и в понедельник утром встать не с левой ноги, а с правой, по моему мнению, не стоят и выеденного яйца. Но я хочу понять, отчего я позволила собой управлять, кто я – безмозглая идиотка или просто жертва случайного стечения обстоятельств?
Итак, когда же все началось? Тогда ли, когда я вытащила письмо из нашего почтового ящика? Оно было адресовано мамуле, и обратный адрес указан – город Зауральск. В Зауральске у нас с мамулей родственников нет, общих знакомых тоже, поэтому я бросила письмо в прихожей на столик с телефоном и больше про него не вспоминала. Что, если бы я тогда разорвала то письмо, не читая, и клочки пустила бы по ветру? Ничего бы не изменилось, потому что в наше время, когда почтовое ведомство работает из рук вон плохо, никто не станет доверять важную информацию простому письму.
Стало быть, началось все гораздо позже, когда вечером у нас в квартире раздался длинный междугородний звонок. Краем уха я разобрала мамулин голос, радостно кого-то приветствующий, и поскольку не последовало ее окрика: «Александра, это тебя!», спокойно продолжала заниматься своими делами.
Чтобы не возвращаться потом к второстепенным вопросам, сразу же скажу, что по профессии я журналист. По профессии, но не по призванию, считает моя мать, и в некоторых случаях я склонна с ней в этом соглашаться. Так или иначе, чем-то нужно зарабатывать на жизнь, потому что живем мы с мамулей вдвоем, нас некому содержать – у мамули уже нет мужа, а у меня – еще нет. Но, как не устает она повторять, если я и дальше буду продолжать в том же духе, то вряд ли он (супруг) у меня когда-нибудь вообще появится.
Так что в тот вечер, когда звонили из Зауральска, я сидела в своей комнате за компьютером и писала статью, уже не помню на какую тему. Статью нужно было сдать к завтрашнему утру, поэтому я углубилась в работу с головой. Поэтому, как выяснилось гораздо позднее, я просто не расслышала мамулиного вопроса: не буду ли я против, если у нас в квартире поживет некоторое время ее старинный приятель из Зауральска? В гостинице для него слишком дорого, а у нас все же три комнаты, и живем в них только мы вдвоем, так что мамин приятель никого не стеснит.
Когда я работаю, то разговариваю с мамулей, пользуясь методом Винни-Пуха, то есть через равные промежутки времени вставляю в ее монолог попеременно две фразы: «Да-да, конечно» и «Нет-нет, ни в коем случае». Очевидно, подошла очередь «Да-да, конечно», потому что мамуля, услышав положительный ответ, тотчас же оставила меня в покое.
Скажу сразу, я пыталась пользоваться таким же методом не только во время работы, потому что мамуля у меня, конечно, женщина неплохая, меня любит, но еще не потеряла надежду перевоспитать свою единственную дочь. Просто удивительно, как моя мать – женщина, обладающая завидной толикой здравого смысла, независимостью и упорством, а также всегда умевшая трезво оценивать свои и чужие силы, может питать такие беспочвенные надежды. Скорее всего, ей просто стыдно признать свое поражение.
