– Удивительная игра светотени, создаваемая искусно разбросанными источниками света, символизирует светлые и темные стороны нашего быта.
Пятаков торопливо прорвался к негритянке, пока у нее еще не закончилось шампанское. Он и сам не знал, зачем он так стремится получить заветный стаканчик. Просто без шампанского в этом сарае было совсем уже нечего делать. Ухватив стаканчик, он постарался как можно дальше уйти от Бультерьерского, чтобы не слышать его хорошо поставленный утомительный голос. Двигаясь против течения прибывающих гостей, он случайно завернул за огромный ржавый ящик, по-видимому тоже часть инсталляции. Бультерьерского здесь слышно не было, Пятаков вздохнул с облегчением и пригубил шампанское. И тут же он услышал новый разговор. Судя по всему, два человека тоже укрылись от толпы за тем же ящиком с другой стороны. Они обсуждали свои дела:
– …надо будет ему позвонить.
– Но вы говорили, что на таможне у вас с Адой все схвачено, никаких проблем не будет.
– Не будет, не беспокойтесь. То, что они придержали ваш груз, тактический ход, они прощупывают связи. Так сказать, разведка боем: проверяют, кто начнет на них давить.
– Но ведь вы уже задействовали нужного человека? Почему же это не сработало?
– Конечно, сработало. Но их начальство, таможенное, хочет прощупать своих людей – кто кем куплен, кто на кого работает…
– Ну, смотрите, Глеб, вы с Адой дали мне гарантии…
Владимир Иванович догадался, кто обсуждает свои проблемы рядом с ним: главный менеджер Аделаидиной фирмы Глеб Миногин – наглый, сальный самоуверенный толстяк лет тридцати пяти, может и меньше, из-за веса он казался старше своих лет. Он вечно суетился и вечно что-то устраивал. Вторым был заметный коллекционер старшего поколения Максим Максимович. Максима Максимовича не узнать по голосу было невозможно – так он был басист, вальяжен и авторитетен. Ухватил Пятаков и суть проблемы: коллекционер пытался вывезти картины за рубеж, а Ада с Глебом взялись ему помочь… Интересно!
Вдруг Глеб перешел на свистящий, но хорошо различимый шепот:
– Максим Максимович, душа моя, на пять минут удалитесь! Смотрите, кто к нам идет! Очень важно!
Коллекционер обиженно хрюкнул и отошел. Глеб затараторил радостно возбужденным голосом:
– Как удачно, что я встретил вас именно сегодня! Утром мне предложили совершенно сказочную вещь. Только для вас! Только человек с вашим вкусом сможет оценить такую работу! Ранний Духовидов, сорок на шестьдесят, и совершенно даром. Всего восемнадцать тысяч! Но это, разумеется, только для вас. Любому другому – не меньше тридцати, а на вас я не могу наживаться, ради такого человека пойду на любые убытки!
– Однако! – подал голос неизвестный собеседник Глеба. – Вы считаете, что восемнадцать тысяч долларов – это совершенно даром?
– За такую сказочную вещь – больше, чем даром! Такой случай бывает раз в столетие! Не упустите свой шанс!
– Уж и не знаю. Вы ведь, помнится, обещали мне достать Шухаева, говорили даже, что дело совершенно сладилось…
– Да, все было абсолютно на мази, с наследником я не один литр водки выпил, все было оговорено, но старуха, сволочь, выкинула фортель – взяла и выздоровела. А теперь она вообще занялась оздоровительным бегом и зимним плаванием, так что никаких надежд не осталось! Она, мерзавка, еще своего племянника переживет!
– Судя по литрам водки, такой оборот не исключен. А с ней невозможно договориться?
– Никак невозможно. Я, говорит, с этим портретом никогда не расстанусь. Это, говорит, единственное, что мне в жизни дорого. Так бы ее, стерву, и утопил в проруби…
– Вы уж, Глеб, пожалуйста, мне таких вещей не говорите. Как вы достаете картины – ваше дело, меня это не касается.
– Ну что вы такое подумали. Господь с вами! Это только образное, так сказать, выражение!
– Слишком вы любите образно выражаться. С вами иногда разговаривать страшно – не знаешь, когда вы шутите, а когда серьезно…
– Ну так что – придержать вам Духовидова?
– Нет, Глеб, отдавайте кому хотите… за тридцать тысяч. Я не могу вводить вас в убытки, меня потом совесть всю жизнь будет мучить.
– А если не за восемнадцать, а за четырнадцать тысяч?
– Нет-нет, увольте.
– Ну, за десять? Это уже вообще смешная цена.
– Спасибо, Глеб, но я лучше откланяюсь! У меня сегодня дела!
Неизвестный удалился, и через минуту его место занял Максим Максимович.
– Удалось, Глебушка, охмурить клиента?
– Ни в какую. Уперся, сволочь. Я уж цену в два раза сбавил.
– Вы бы и в четыре сбавили – все равно внакладе не останетесь.
– Разумеется, не останусь, но обидно, понимаете ли! Себя уважать не буду, если вчетверо на вещи не заработаю!
– Что за вещь? Халтура небось?
– Конечно, Максим Максимович, халтура, фальшак. Под Духовидова, но так безобразно сделано… Я уж говорю – ранний, ранний, чтобы клиенты не шарахались… Хорошо, что денег на него не потратил, даром достался, подвозил по пьянке халтурщика одного, он мне и дал его вместо денег…
Пятаков давно хотел уйти из своего невольного укрытия – ему вовсе не хотелось выслушивать Глебушкины секреты, но выйти он не мог, потому что все подумали бы, что он подслушивал их специально. Ему было страшно неловко, шампанское давно кончилось, он невероятно томился. Глеб с Максимом Максимовичем снова вернулись к таможенной теме, которую могли обсуждать бесконечно. Вскоре Глеб увидел неподалеку Аделаиду, решил использовать ее в разговоре в качестве дополнительного и очень весомого аргумента и потащил коллекционера к ней.
Воспользовавшись передышкой, Пятаков выскользнул из-за ржавой конструкции и смешался с гостями. Его мучило праздное любопытство: кому Глеб пытался всучить фальшивого Духовидова, который и настоящий-то никому особенно не нужен, да еще за такие громадные деньги? Голос этого человека был Пятакову не знаком, а догадываться по внешним признакам было трудно. Оставалось действовать методом исключения. Понятно, что художники, составляющие на приеме нищее большинство, сразу отпадали: на фальшивку не клюнут и денег таких в жизни не нюхали. То же самое – искусствоведы, критики и журналисты. Владельцы галерей, конечно, публика побогаче, но им Духовидов и напрочь не нужен – хоть фальшивый, хоть настоящий. Оставались почетные гости – случайно забежавшие богатеи из бывших интеллигентов (других на такое действо не заманишь) и разные культурные иностранцы вроде андоррского смокинга. Иностранцы сразу отпадали, поскольку Глебушкин собеседник говорил мало того что по-русски, но даже без акцента, а олигархи шагу не могли ступить без телохранителя. Пожалуй, наиболее подходящей фигурой был маячивший в глубине зала большой, толстый и жизнерадостный Петя Мертваго, владелец процветающего издательства «Голографик», специализирующегося на выпуске полупорнографических романов восемнадцатого-девятнадцатого веков и альбомов репродукций такого же направления. Разбогатев на припахивающей нафталином порнушке, Петя стал заядлым собирателем живописи, при этом разбирался в ней весьма посредственно, так что Глеб вполне мог попытаться втюхать ему заведомую фальшивку. Пятаков двинулся по направлению к Пете, чтобы поболтать с ним немного и за это время понять, он ли это беседовал с Глебушкой за ящиком. По пути он старался избегать знакомых из художественного мира, чтобы не пришлось с ними обсуждать достоинства ржавой трубы: ругать ее было бы неполитично, а хвалить ему не позволял эстетический вкус. Поэтому приходилось непрерывно лавировать, и путь через зал оказался достаточно долгим. Добравшись до Пети, он застал его беседующим с каким-то узколобым субъектом в хорошо сшитом английском костюме и дивном шелковом галстуке чуть не от Диора.
