Джордж полагал, что полк его по меньшей мере на четыре-пять лет оставят в Англии, – на это время он сможет составить матери компанию, а поскольку предполагалось, что расквартируют их в Дувре, оттуда будет несложно навещать Эллен во Франции.
Миссис Кларк это, похоже, вполне устраивало: ее сильно подбодрила мысль, что она будет жить вместе со своим бравым сыном и дом их будет открыт для его друзей-военных; все будет почти как в старые добрые времена – повсюду красные мундиры; она станет устраивать небольшие приемы, развлекать гостей, совать свой любопытный нос во все их романы, давать советы – словом, жить очень и очень весело; когда уж тут скучать по Эллен.
Что касается Эллен, провести тридцать с лишним лет в тени собственной матери – более чем достаточно; она давно мечтала обрести личную свободу.
Конечно, на месте матери теперь окажется муж, но Луи-Матюрен вряд ли будет столь же докучлив, как миссис Кларк: он любит читать, у него разносторонние интересы – наука, музыка; он не из тех, кто заскучает.
Эллен оглядывалась на годы своей взрослой жизни, проведенные бок о бок с матерью: как они странствовали по Европе, как миссис Кларк постоянно требовала развлечений, как ее невозможно было ни на миг оставить одну и все время приходилось забавлять, искать ей собеседника или предмет для сплетен; как они скитались по итальянским и французским городкам, нигде надолго не оседая, – беспокойная кочевая жизнь, к которой не было никаких причин, кроме той, что в противном случае матери делалось скучно. Париж, похоже, пришелся ей по вкусу: местная «шелупонь» – так она аттестовала кружок своих друзей – служила ей развлечением, у Эллен же появилась возможность посещать музеи, изучать живопись, заниматься музыкой. Однако в последнее время миссис Кларк все чаще зевала и нервно постукивала по полу каблучком; Эллен, прекрасно изучившая эти симптомы, понимала: скоро они вновь снимутся с места.
Луи-Матюрен ненадолго развлек миссис Кларк, но когда сыграли свадьбу и все интересное осталось позади, стало ясно, что мать новобрачной нуждается в переменах.
Разумеется, все мысли ее занимал Джордж, которого она не видела пять лет; радости от его новообретенного общества хватит примерно на год. А потом – ну, там и видно будет.
Что касается семейства Луи-Матюрена – похоже, они смирились с мыслью, что в их кругу появится еще один еретик. Тон задала Луиза через свой злосчастный брак с Годфри Уоллесом; оставалось только надеяться, что и этот брак не обернется такой же бедой.
Эллен Кларк производила впечатление воспитанной, благопристойной, образованной молодой дамы, хотя мать ее и оставляла желать лучшего. Впрочем, нынче особенно выбирать не приходится, вздыхала мадам Бюссон; за последний век мир так ужасно переменился к худшему; люди все перемешались – сегодняшний герцог вчера запросто мог быть сыном мясника; во дни ее молодости все было совсем иначе. Спору нет, за голову свою теперь опасаться не приходится, а тогда – приходилось, зато теперь она вынуждена экономить каждое су. А это так утомительно.
Луиза прислала из Лиссабона письмо: молитвы ее услышаны, два самых дорогих ей человека, Эллен и ее брат, наконец-то соединятся узами святой, благословенной Богом любви. Она и сама от этого счастлива. Она постоянно молится за обоих. Даже заказала мессу в их честь. В соборе день и ночь горят зажженные за них свечи. Юная Эжени, благополучно разрешившаяся первым ребенком и уже ожидавшая второго, тоже молится за то, чтобы и на них снизошло то же благословение. Да, добрые пожелания на счастливую пару так и сыпались; порой их это даже смущало.
Они обвенчались в британском посольстве почти ровно через год после злосчастной свадьбы Луизы в Швейцарской реформатской церкви и почти сразу же отбыли в свадебное путешествие в Бретань. Опираясь на руку заботливого Джорджа, миссис Кларк отправилась в Англию – к несказанной тревоге умученного поверенного Фладгейта, который с ужасом ожидал ее возвращения после долгих лет отсутствия.
«Мы с Эллен бродим по скалам, внимаем грустному голосу волн и чувствуем, как ветер дует в лицо, – писал Луи-Матюрен сестре в Португалию. – Иногда читаем друг дружке вслух Шатобриана, иногда я пою, а она одобрительно кивает. Но чем бы мы ни занимались, нам неизменно хорошо в обществе друг друга, и в будущее мы смотрим без страха.
Все мои былые высказывания, направленные против брака, теперь кажутся мне глупыми и надуманными. Лишь об одном я сожалею – что и тебе не выпало в жизни такого же счастья. Пожалуйста, напомни обо мне герцогу и герцогине и не забывай о том, что брат твой так и остался бедным изобретателем без всяких связей…»
– Нужно помнить, любовь моя, – толковал Луи жене, – что если отношения с другими часто бывают вынужденными, то друзей мы вольны выбирать по доброй воле. Супруги Палмелла готовы на все ради Луизы, а Луиза – ради меня. Чувствуешь, какая здесь связь? В нынешнем мире, где царит неопределенность, складывать все яйца в одну корзину – большая ошибка. Я – неисправимый оптимист: потерплю неудачу в чем-то одном – преуспею в другом. Так выпьем же за славу и удачу, а главное – за нас!
Он улыбался ей через стол, такой красивый и жизнерадостный, в новом синем двубортном сюртуке с бархатным воротником; бакенбарды аккуратно уложены на скулах, золотистые кудри обрамляют лоб. Эллен, чьи заостренные черты успели смягчиться, а постоянные морщинки – сбежать со лба, улыбалась ему в ответ, поднимая бокал, и они пили за неведомое будущее, которое, возможно, – кто знает? – было предначертано им задолго до рождения, так что теперь уже не изменишь никакими надеждами, страхами и ожиданиями.
Часть третья
7
D середине марта 1834 года Луиза Бюссон получила из Парижа сразу два письма. Одно было написано почерком ее брата, и его она поначалу отложила в сторону; другое переслали из квартиры на улице Люн, где раньше жила ее мать, и марка на нем была иностранная. Его она рассмотрела внимательнее, повертела в руках, а потом, с неожиданно нахлынувшим дурным предчувствием, сообразила, что марка на конверте – индийская. Почерк ей был незнаком, однако она сразу поняла: наконец-то пришли вести про Годфри.
Луиза была в комнате одна. Эжени поехала с детьми покататься, герцог и вовсе был в отъезде. Что бы ни содержалось в этом письме, пережить это придется в одиночестве. Она чуть поколебалась, бросила взгляд на статуэтку Приснодевы на своем комнатном алтаре, пробормотала молитву; после этого сломала печать и вскрыла письмо. Если Годфри решил к ней вернуться и в письме – оповещение о его приезде, она к этому готова.
Письмо оказалось кратким, подпись – незнакомой.
Мадам, мне выпала тяжкая участь сообщить Вам, что мистер Годфри Уоллес скончался здесь, в Бомбее, в прошлом сентябре. Последняя его просьба заключалась в том, чтобы я уведомил Вас о случившемся. Возникли некоторые препятствия, подходящей оказии долго не представлялось, и только сейчас я изыскал возможность исполнить этот нелегкий долг.
Остаюсь, мадам, Вашим преданным слугой,
