Эллен вспыхнула, уклоняясь от прямого вопроса у него во взгляде.
– Иногда приходится довольно туго, – созналась она. – Луи во многих вещах как ребенок; судя по всему, он просто не понимает ценности денег.
– На мой взгляд, понимает, причем прекрасно, – сухо откликнулся ее брат. – С вашего приезда он уже успел занять у меня двадцать фунтов.
Он тут же пожалел о своих словах. Эллен явно была ошарашена, но, будучи преданной женой, не подала виду. Только губы сжались плотнее, а взгляд стал мрачнее обычного.
– Мне очень жаль, – произнесла она негромко. – Я верну тебе деньги в конце месяца, когда получу их от матери.
– Вздор! – произнес Джордж, чувствуя сильнейшую неловкость. – Возвращать их ни к чему. Я прекрасно обойдусь. Я, право же, не хотел тебя огорчать или говорить что-то против Луи. С другой стороны, деньги мать выплачивает тебе, не ему, причем весьма значительные; но даже дураку понятно, что тратишь ты их не на себя…
– Ребенок – это дополнительные расходы, – произнесла Эллен, которую приперли к стенке. – Одежда, питание, всякие мелкие нужды. Ты холостяк, ты и не представляешь, сколько денег уходит на младенца.
– Прости меня, Эллен; но, как ты знаешь, я всегда говорю напрямик. На твою скромную жизнь этих денег должно быть более чем достаточно. Но если речь идет о том, чтобы удовлетворять и все потребности твоего мужа, – это другой разговор. Впрочем, давай больше не будем об этом. Нам обоим делается неудобно. Если когда возникнет нужда, ты всегда можешь написать мне, никому не открываясь.
Эллен промолчала. Слишком много было у нее на сердце. Она с облегчением переключилась на ребенка, который как раз вошел в комнату, покачиваясь на нетвердых ножках, – он только что научился ходить. Малыш топал вперед наобум, не замечая матери, и выглядел совсем рассеянным, ну копия отца. Когда она подхватила его и осыпала поцелуями, он пролепетал: «Папа́, папа́», заглядывая через ее плечо, – ее это почему-то сильно задело. Тут же в комнату ворвался Луи-Матюрен, размахивая каким-то письмом, в состоянии крайнего возбуждения.
– Палмелла только что назначили португальским посланником в Брюсселе! – возгласил он. – В июне ему предстоит занять свой пост, и они всей семьей уезжают из Лиссабона. Как это великолепно, как он, наверное, счастлив! Луиза только и пишет что об их планах.
С видом беззаботного школьника он пересек комнату и приблизился к жене. Она выдавила улыбку, все думая про двадцать фунтов, которые он занял у Джорджа; не заметив, что ей не по себе, Луи сел с ней рядом и стал читать письмо вслух.
– Брюссель, Брюссель; кто это здесь говорит про Брюссель? – осведомилась миссис Кларк, входя в комнату из сада и на ходу покачивая нелепой chapeau de paysan
[23]
с бархатной лентой.
Поселившись в Суссексе, она всей душой отдалась сельской жизни и одеваться стала как пастушка с картины Ватто – к немалому смущению своего семейства.
– Обожаю Брюссель, – объявила она, засовывая внуку в рот какую-то липкую сласть, едва мать его отвернулась. – Помнишь, Эллен, мы были там в восемнадцатом году? Кажется, именно там тебе исполнился двадцать один год. Такие очаровательные люди. Какое гостеприимство! Что ни день, то приемы. Сама не понимаю, зачем мы оттуда уехали. А, припоминаю: я проигралась в карты и нам нечем было заплатить за жилье, а этот мерзавец Фладгейт отказался выдать мне авансом мои дивиденды… И был там такой уморительный кавалер, Франсуа де Бург, – ходил за мной хвостом.
– Людей я не помню, – откликнулась Эллен. – Я почти все время провела в тамошних галереях, смотрела на картины. И за мной никто не ходил.
– Рад это слышать, любовь моя, – вставил ее муж.
– Видимо, таков уж мой злой рок, – вздохнула миссис Кларк, – но мужчины вечно меня преследовали, с самых моих десяти-двенадцати лет. Да вот только вчера здесь, в деревне, я пошла подышать воздухом, оделась совсем просто, вот как сейчас, и глазом не успела моргнуть, а меня уже окружили с полдюжины очень внушительных мужчин. Я сильно переполошилась. Можно подумать, я несчастная маленькая Лулу.
– Господи, мама, ну что за сравнения! – нахмурился сын. – Я бы посоветовал тебе быть поаккуратнее в выражениях. И ради бога, не говори ничего такого в присутствии полковника Гревиля. От него зависит мое продвижение.
– Милый мой, да что я такого сказала? – с невинным изумлением поинтересовалась его мать. – Вы с Эллен вечно ко мне придираетесь. Луи, рассуди нас.
– Мадам, – он поклонился, – я готов защищать вас до последнего. Однако позволю себе заметить, что порой вам случается выразиться чересчур бойко…
– Какие вы все ханжи! – воскликнула она. – Скоро уж и рта мне не дадите раскрыть. Очень жаль, что вы не слышали, как я выражалась в былые дни. Помню, однажды на Тависток-плейс я сказала сэру Чарльзу Милнеру – у него еще был такой здоровенный племенной жеребец. «Чарльз», – говорю…
– Довольно, мама. Дай Луи прочитать нам письмо, – твердо остановил ее сын. – А то, что ты сказала сэру Чарльзу Милнеру поведаешь нам в другой раз.
Тесное общение с матерью уже научило его тому, что ее реминисценции, как правило, носят самый скабрезный характер, и его бросало в жар при воспоминании о некоторых ее историях, громогласно изложенных за ужином, который давал один из его командиров.
– Палмелла получил назначение в Брюссель в самый подходящий момент, – шепнул Луи жене. – Мы обязательно должны этим воспользоваться.
– Ты хочешь сказать, мы вновь сможем тесно общаться с Луизой? – уточнила его жена.
– Ну… да, и это тоже. Но я имел в виду несколько другое, сердечко мое: дела в Париже в последнее время шли неважно. Мне, совершенно не по своей воле, пришлось сделать несколько весьма неприятных долгов. Вот я и подумал, что Палмелла, возможно, придумает, как нам помочь в этот нелегкий момент.
Эллен не ответила. Она получила подтверждение своим доселе не высказанным опасениям. В денежных вопросах муж ее был напрочь лишен каких-либо нравственных устоев. Он готов занимать деньги у нее, у ее брата, у герцога – у кого угодно – без всяческих угрызений совести и без малейших надежд на то, что когда-то сможет вернуть долг.
– Мне бы очень не хотелось ставить Луизу в неловкое положение, – сказала Эллен. – В конце концов, Палмелла – ее друзья, а не наши. Надеюсь, ты не сделаешь ничего такого, что хоть в малейшей степени настроит их против нее.
Он ответил неопределенной улыбкой, судя по всему просто не расслышав слов жены. А потом начал негромко напевать сыну, покачивая его на колене.
Бюссоны вернулись во Францию в конце мая, и Луи-Матюрен сразу же написал сестре с предложением навестить ее в Брюсселе. Эллен в этом вопросе проявила твердость; у нее не было ни малейшего желания отправляться еще в одно путешествие; ребенку это вредно, да и саму ее в последнее время мучат головные боли. Если Луи так уж хочет ехать, пусть едет один. Луизу, судя по всему, очень обрадовала возможность повидаться с братом, она написала, что друзья ее будут счастливы оказать ему гостеприимство. В итоге Луи-Матюрен отбыл в Брюссель в самом что ни на есть радужном настроении, мозг его просто лопался от всевозможных идей, которые нужно было изложить португальскому посланнику. Эллен же осталась дома, осунувшаяся более обычного от приступа желтухи, который, помимо прочего, усилил ее раздражительность. Она поставила перед собой твердую цель экономить в отсутствие мужа – и сама удивилась, сколь внушительно причитающееся ей пособие, если не растрачивать его на прихоти Луи; при этом она ни в чем себя не ограничивала, покупая все, что вздумается, и себе, и ребенку. «В дальнейшем я буду тверже, – решила она. – Скажу ему, что продолжать и дальше в прежнем духе мы не можем». После этого она принялась гадать, чем он занят в Брюсселе; вопреки собственной воле она очень по нему скучала – скучала по его пению, его смеху, его заразительной веселости.
