Барон выписал мне чек на тысячу франков, – сообщал сестре Луи-Матюрен в ответном письме, сам не свой от радости после приезда аристократа, – а помимо того, проявил в разговоре со мной чрезвычайную учтивость; я считаю его прекрасным человеком.
Любезный герцог также заглянул к нам в Пуасоньер, однако меня, как на беду, в тот момент не случилось дома. Он оставил сообщение, что на следующий день отбывает обратно в Португалию, так что я лишен был радости видеть его лично.
Не исключено, что любезный герцог специально отложил свое посещение до последнего дня. Слишком уж хорошо он знал своего изобретателя.
Мне было крайне досадно, что нам не удалось встретиться, – продолжал Луи-Матюрен с искренним сожалением, – поскольку я хотел поговорить с ним об одном моем знакомом враче, на счету у которого несколько воистину чудесных излечений от эпилепсии, – насколько мне известно, герцог страдает этим недугом. Увы, встреча не состоялась, так что нечего больше об этом говорить. Думаю, излишне упоминать, как мне было бы приятно способствовать его исцелению. Он, со свойственной ему добротой, оставил своему крестнику несколько книг – тот страшно обрадовался и очень сожалел, что не повидался с крестным.
Малышка пришла в восторг от подаренной ей цепочки, а мастер Кики в восхищении от альбома. Нам с Эллен обоим очень понравился твой ридикюль в новом стиле и т. д. и т. д.
Должен сказать еще одну вещь о подарке герцога, а именно – как он прекрасно подходит мальчику в возрасте Эжена: учтено даже то, что он сильно опережает сверстников в развитии. Книги очень занимательны, поучительны и снабжены многочисленными иллюстрациями, которые так любят все дети, а наши в особенности; в то же время стиль их таков, что они сделают честь библиотеке юной барышни.
Все мы пребываем в добром здравии, включая и семейство Жака, от которого я недавно получил весточку. Я попрошу тебя незамедлительно выполнить одно мое поручение – суть его на отдельном листе, тебе требуется всего лишь передать его в нужные руки. Мне крайне прискорбно, что я не смог показать свое изобретение герцогу, – я убежден, что он бы оценил, какие трудности мне удалось преодолеть и сколь важно мое достижение с любой мыслимой точки зрения.
Искренне любящий тебя
Луи
Очень рад, что маркизу выпала хорошая погода. Передай всем членам семьи наши приветы и наилучшие пожелания.
Нет ничего докучнее, чем мелкие назойливые поручения бедных родственников, особенно если ты и сама бедна, хотя, по их мнению, купаешься в лучах роскоши, исходящих от твоих влиятельных друзей. Бедная Луиза, гувернантка в семье Палмелла, наверное, провела много бессонных ночей на подушке, под которой лежали очередные прожекты Луи-Матюрена: она ломала голову, как лучше подступиться к неприятной задаче показать их герцогу и его друзьям в наиболее подходящее время; на лице ее появлялась тревожная улыбка, слишком бодрое выражение, которое сразу же выдает просителя, не уверенного в успехе. Она, видимо, не раз задумывалась о том, насколько прочно ее собственное положение рядом с Эжени, – та перешагнула рубеж тридцатилетия, держалась с величайшим достоинством и гордилась тем, что является одной из самых знатных дам в стране; Луизе же почти сравнялось пятьдесят, она успела поседеть, но по-прежнему оставалась мадам Уоллес, бывшей учительницей герцогини. Герцога она всегда слегка побаивалась; он держался холодно, отстраненно. Настоящий аристократ. Ее он неизменно называл «мадам», хотя она и прожила в семье целых пятнадцать лет.
Иногда она гадала, не брюссельская ли история тому причиной. Об этом, разумеется, никогда не заговаривали вслух. Все оставалось на уровне ощущений. Однако стоило ей упомянуть брата или кого-то из членов его семьи, герцог, прежде чем ответить, делал крошечную, почти незаметную паузу, – и Луиза нервно откашливалась, вспыхнув от смущения. Он, право же, поступил великодушно, заглянув к Луи-Матюрену в Пуасоньер, пусть даже и отложил этот визит до последнего дня. Да еще и послал книги своему крестнику! Именно так и пристало поступать воспитанному человеку. А вот барону Д'Алоста не удалось так ловко ускользнуть от ее родни. Луиза получила от него восхитительную записку, написанную в крайней спешке; там говорилось, что он удостоился чести познакомиться с ее братом (и попутно расстаться с тысячей франков), равно как и с двумя ее маленькими племянниками и очаровательной племянницей – та, по словам барона, была похожа на тетку как две капли воды.
Барону, как выяснилось, подарили великолепный букет цветов и заверили его, что, когда бы ему ни довелось вновь оказаться в Париже, он станет желанным гостем на улице Пасси. В этом Луиза ни на миг не сомневалась. Она была уверена в том, что брат ее окажет барону самое горячее гостеприимство и заодно обеспечит его португальское поместье переносными лампами – по штуке в каждую комнату. Весь вопрос в том, будут ли эти лампы гореть.
Бедная Луиза! Она всей душой была предана Луи-Матюрену, вот только ему, увы, не довелось посещать школу изобретателей, он столько лет потратил зря, занимаясь пением в консерватории. Сердце ее обливалось кровью всякий раз, когда очередное его изобретение оказывалось отвергнуто, а отвергнуты оказывались почти все. Хотя и верно, все эти разговоры о сжигании углеводородных соединений на воздухе звучали не очень убедительно. А вдруг какая-то лампа взорвется и кого-нибудь покалечит? Луиза тревожилась постоянно.
Немалое беспокойство вызывала у нее и герцогиня, которая ждала очередного ребенка и испытывала сильное недомогание. Эжени никогда не отличалась крепким здоровьем, а постоянные роды еще больше ослабили ее организм. Кроме прочего, воздух Португалии был ей не на пользу – слишком сырой и тяжелый. Луизу и саму постоянно мучил ревматизм. Тринадцатого марта 1844 года герцогиня родила мальчика, и Луиза – она вела дневник – сделала своим мелким угловатым почерком соответствующую запись. Младенец появился на свет раньше срока, а два дня спустя Эжени начала слабеть. Стремительное развитие ее недуга, равно как и ее смерть, последовавшая 19 марта, через день после дня рождения Луизы, подробнейшим образом описаны в дневнике.
Я вошла к ней, – пишет Луиза в день смерти Эжени, – и застала ее в тот момент, когда она просила прощения у всех присутствовавших; завидев меня, она немедленно протянула мне руку и попросила простить ей все вольные и невольные обиды. Затем она с ангельской кротостью приняла последнее причастие, присоединила свой голос ко всем молитвам, которые были прочитаны по этому случаю, после чего, судя по всему, обрела душевный покой и покорилась воле Господа. Когда настал мой черед подойти и обнять ее, я не удержалась и сказала, что помимо воли завидую ей. Она поняла, что я имею в виду, и улыбнулась. Мы часто вели беседы на тему счастливой кончины и о том, сколь важно заступничество святого Иосифа в этот блаженный миг.
Потом она попросила, чтобы я горячо молилась за нее, чтобы написала ее крестнику (одному из моих племянников) с просьбой молиться за нее тоже, а сама пообещала молиться за нас, когда окажется на небесах. Она сказала мне, что ей доставит великую радость, если в земной жизни я сделаю для маленького Эжена все, что смогу. Через несколько часов она впала в беспамятство, однако меня, судя по всему, узнавала и даже громко звала по имени, а потом попросила оказать ей незначительную услугу. Вскоре после этого святой отец сказал, что пора получить последнее отпущение; она не сопротивлялась и как могла вторила всем отходным молитвам. Особенно же она просила меня почаще кропить ее и ее постель святой водой в последние ее минуты, поскольку (по ее словам) «дьявольские искушения очень сильны и особенно их нужно бояться в смертный час». Незадолго до конца я предложила растереть ей руки и ноги в надежде, что это принесет ей облегчение, ибо сильные боли не отпускали ее ни на миг. Она поколебалась, потом спросила, не будет ли это потворство плоти неуместным. Я сказала, что, по моему убеждению, в этом нет ничего дурного, ибо она страждет. Тогда она согласилась. Она сказала – впрочем, это было раньше, еще до последней исповеди: «Смерть меня не страшит. Я надеюсь, что попаду на небеса, и боюсь одного – долгого пребывания в чистилище». Когда ее спрашивали, полностью ли она покорилась, она неизменно отвечала одно: «Да свершится воля Божия».
