С самыми лучшими пожеланиями,
Эллен
Близилась осень 1855 года. Кики так и не нашел постоянной работы. Его химические опыты в Бардж-Ярде по-прежнему оставались пустым фарсом, и после девонской авантюры – тому уже год – ему больше не предлагали никакой работы.
Тетя Джорджи постоянно приглашала его в Милфорд погостить, однако во время последней поездки он заметил некоторую холодность со стороны дяди Джорджа; тот явно раздражался, когда жена слишком откровенно заигрывала с племянником. Пробыв у них несколько дней, Кики изобрел какой-то смехотворный предлог и вернулся в Лондон. Его юношеская влюбленность, вспыхнувшая на Рождество, к марту себя исчерпала, а на Пасху настойчивое внимание тетушки его уже не столько радовало, сколько смущало. Собственно, он так основательно излечился, а совесть его была настолько чиста, что он даже пошутил на эту тему в разговоре с матерью, обронив, что дядя Джордж к нему ревнует. Мать это позабавило, она согласилась, что все это – несказанная чепуха, а потом добавила, слегка шмыгнув носом: надеюсь, Джордж готов к таким неприятностям, сам виноват, что женился на девятнадцатилетнем дитяти, когда самому было под шестьдесят. Лично она всегда относилась к Джорджине с неодобрением, а из того, что она слышала не только от Кики, но и от полковника Гревиля, можно заключить, что молодая женщина до крайности избалована и эгоистична, думает только о туалетах и глупом флирте, а на маленького Бобби, которого обязана растить, почти не обращает внимания. Эллен окончательно утвердилась в мысли, что брак этот был ошибкой и ее несчастному брату жилось бы куда лучше, если бы он взял в жены милочку Луизу. Уж она-то, понятное дело, не давала бы ему поводов для ревности. Да, может, когда-нибудь и настанет день, когда люди станут прислушиваться к ее, Эллен, словам – и избегнут тем самым многих жестоких разочарований. Если бы Луи-Матюрен следовал ее советам в денежных делах, они не жили бы сейчас в такой неопределенности.
– Если ты надумаешь жениться, – сказала она Кики, – надеюсь, ты позволишь мне выбрать тебе жену. Матери в таких вопросах не ошибаются.
– Тогда найди мне богатую наследницу с доходом десять тысяч в год, – рассмеялся Кики, протянул руку за листком бумаги и принялся рисовать портрет женщины своей мечты: она почему-то вышла очень похожей на Венеру Милосскую…
В том, что злосчастный Джордж Кларк проявлял раздражительность, не было решительно ничего странного. Работа управляющего пришлась ему не слишком по душе, а связанные с ней светские обязанности его и вовсе тяготили. Безответно пользоваться чужим гостеприимством было не в его правилах, а на то, чтобы устраивать у себя приемы, пусть даже скромные, уходила солидная часть его жалованья. Помимо этого, приходилось помогать сестре и регулярно ссужать деньги Луи-Матюрену. Даже юный Джиги, со свойственным ему нахальством, однажды прислал из Саргемина письмо с просьбой дать ему взаймы, присовокупив, что мать, разумеется, все вернет, когда в следующий раз получит дивиденды.
Джордж был всей душой предан сестре, прекрасно относился к ее семейству, но, с другой стороны, у него у самого были жена и сын, и содержать всех он не мог. Он знал, что Луи-Матюрен не собирается возвращать ему восемьдесят фунтов, а если начать ссужать деньги еще и его сыну, история пойдет по второму кругу. Кроме того, по словам Эллен, сын ее отличается крайней безалаберно стью, такому и фартинга не доверишь. Так что Пасху га лантный капитан встретил хмуро, имея все к тому основания, а последней каплей стало то, что жена его откровенно кокетничала с его тезкой, старшим племянником. Вы только на него полюбуйтесь – играет с ней в веревочку за чаем в гостиной, оба смеются, ну прямо, черт возьми, парочка – нет уж, дудки, он этого не потерпит.
– Ребенок в детской плачет, – произнес он, причем довольно резко, – они оба так и подскочили. – Нянька сказала, что ты за день ни разу к нему не подошла, а он с самого утра капризничает.
– Да все с Бобби в порядке! – откликнулась, тряхнув головой, Джорджина. – Разбаловали его, вот и хнычет. Пусть нянька лучше его отшлепает.
– Если бы ты чуть меньше времени проводила с моим племянником и чуть больше – с моим сыном, в доме было бы спокойнее, – заметил капитан.
Ей хватило совести покраснеть – это он отметил не без удовольствия, Кики же встал и отошел к книжному шкафу. Ладно, похоже, удалось пронять их обоих. Давно пора. Слишком уж затянулись все эти глупости. Он сел к столу, накрытому к чаю, развернул газету и до вечера больше не сказал ни тому ни другой ни слова.
Именно после этого эпизода Кики измыслил предлог и вернулся в Лондон; и совершенно правильно сделал.
Хорошо, что бабушки Кларк уже не было в живых; ей бы такой оборот событий наверняка пришелся по душе.
В юности невзгоды забываются быстро; через месяц Кики уже гостил в Норфолке вместе с приятелем Томом Джекиллом
[57]
, сыном викария-сектанта, и слушал прекрасное хоровое пение в Норвичском соборе.
«Жить в семье викария – дело нелегкое, – писал он матери, – особенно для желудка. По воскресеньям ужин подают без горячего, перед ним четверть часа читают молитву, после – поют гимны и псалмы. Не могу отделаться от мысли, что какая-нибудь картофелина с пылу с жару ободрила бы наши души куда сильнее, тем более что, по моим понятиям, поставив картофелину в печь, ты нарушаешь четвертую заповедь не сильнее, чем когда расстилаешь скатерть. Впрочем, мне удается утешиться в соборе: музыка звучит изумительно, и есть там один юноша с голосом, прекраснее которого я никогда ничего не слышал. Том перезнакомил меня со своими друзьями, и мы каждый день проезжаем миль по двадцать в двуколке, на резвой ско рости двенадцать миль в час, – отдаем визиты соседям. Люди здесь просто очаровательные, мы целыми днями ездим верхом, катаемся на лодке или рисуем; по вечерам – пение и танцы. На днях съездили в Кембридж – туда миль семьдесят (разумеется, поездом), повидались со студентами – все как один денди, – провели с ними вечер за ужином, вином и пением».
«Надеюсь, – думала Эллен, складывая письмо, – что Кики не превратится в одного из никчемных молодых людей – а их в наше время вон сколько развелось, – которые только и думают что о развлечениях. Нужно будет серьезно поговорить с ним по возвращении».
Впрочем, недовольство нерадивым сыном тут же вылетело у нее из головы, ибо внезапно вошел Луи-Матюрен – бледный, трясущийся; он объявил, что у него сильнейшие рези в животе, – безусловно, это холера.
– Луи, дорогой мой, ну какая холера в Англии? – упрекнула его жена.
– Самая настоящая, – простонал Луи-Матюрен. – Я сегодня утром проводил в лаборатории анализ микробов и, видимо, заразился. Болезнь быстро распространится, Пентонвиль вымрет полностью, а потом заразу подхватит половина Лондона.
– Давай поскорее пошлем за доктором.
– За доктором? Вздор! Только доктора мне в доме и не хватало. Я знаю про эту болезнь и про лекарства от нее больше, чем все доктора, вместе взятые. Принеси перо.
