– Она же не знала, что вы там воевали, – сказал ее спутник, – сболтнула сдуру.
– Наши ребята кровь за вас там сейчас проливают, – надрывался Сапожников, – а ты здесь, сука, со всеми подряд!
– Я никого за себя кровь проливать не просила, и сукой себя называть не позволю, – тихо промолвила брюнетка и еще сильнее вжала голову в плечи.
– Мужик, – сказал ее приятель, – извини, если что не так, мы не хотели, она нечаянно сказала.
– Еще не хватало, чтобы специально! – тут же отозвался сержант.
Холмогоров отложил приборы. Он сидел ровно, словно прилежный ученик за партой.
– Девушка, извинитесь перед бойцом, и он вас простит, – миролюбиво предложил Пятаков, – люди в форме отходчивы.
– А ты, урод тыловой, чего с ней разговариваешь? – сержант спецназа схватил за грудки капитана Пятакова. – Вы тут, падлы, отсиживаетесь, а нам кровь проливать? – и сержант с размаху заехал ракетчику кулаком в нос.
Девушки завизжали. Капли крови брызнули на белоснежную скатерть и тарелки. Мужчина, сидевший с ними, вскочил из-за стола и попытался урезонить сержанта. Но тот, наученный драться, сходу, не дожидаясь нападения, ударил штатского кулаком в грудь, а затем локтем заехал ему в голову. Ракетчики навалились на сержанта, но в спецназе слабых не держат. Сапожников, которого весь вечер разбирало желание набить морду гостям с Кавказа, отводил душу на своих. На помощь ему подоспел сержант Куницын. Ракетчики в долгу не остались.
Майор Грушин с тоской в глазах посмотрел на подполковника Кабанова. Тот лишь развел руками, понимая, что приказывать сержантам остановиться сейчас бессмысленно.
Шестеро дрались против двух. Ракетчики никогда не любили ОМОНовцев, и те отвечали взаимностью. Годами копившаяся злоба наконец нашла выход. Несмотря на численное превосходство ракетчиков, моральный перевес был на стороне сержантов Сапожникова и Куницына. Они мстили за неосторожно оброненные слова о чеченцах, а то, что месть пришлась не по адресу, их уже не волновало. Месть всегда слепа. Сапожников уже излил ббльшую часть своей злобы, Куницын же только распалялся.
Холмогоров спокойно сложил вчетверо матерчатую салфетку, промокнул ею губы и пошел к середине зала. Музыка, естественно, смолкла, музыканты, подобравшись к краю сцены, наблюдали за дракой.
– Убийцы! – визжала брюнетка, пытаясь вырвать из драки мужчину с уже разорванным на спине пиджаком. Ее сумочка лежала на сиденье, из нее торчали кружевные трусики, с которых и начались все неприятности.
– По-моему, надо вмешаться, иначе наши парни их всех перебьют, – вздохнул майор Грушин.
– Смотри, тебе тоже достанется, – предупредил подполковник Кабанов, рывком допивая водку из пятидесятиграммовой рюмки.
Холмогоров шел по залу, глядя прямо перед собой. Майор Грушин остановился на полдороги, ему стало страшно за этого человека. Он представил себе, что сейчас произойдет: удар, нанесенный распаленным от злобы сержантом, сломает гордеца пополам. Но Холмогоров даже не вздрогнул, когда прямо перед его лицом скользнул кулак одного из дерущихся, и положил руку на плечо сержанта Куницына.
– Хватит! – властно произнес он.
Сержант с разбитой губой, глуповато ухмыляясь, тихо прошептал:
– Проваливай, дядя!
– Хватит, – повторил Холмогоров уже мягче.
Ракетчики, чувствующие, что перевес на стороне ОМОНовцев, остановились. Сержант же Куницын, ослепленный злостью и огорченный тем, что ему помешали выплеснуть эмоции, отвел руку для удара. Холмогоров не выглядел бойцом.
Человек, привыкший драться, никогда не станет разговаривать. «Сперва бей, потом думай и только потом говори», – такое правило исповедовал Куницын.
В душе сержант надеялся, что странный человек уклонится от удара. Его кулак пошел вперед.
И тут случилось то, чего сержант никак не ожидал. Холмогоров, продолжая стоять все так же прямо, не отступая ни на шаг, в полете перехватил руку сержанта, схватив ее за запястье. Это было подобно тому, как мчащаяся машина врезается в бетонную стену. Как только пальцы Холмогорова сомкнулись, кулак сержанта застыл в воздухе. Вся сила, вложенная в удар, вернулась наносившему его, как отдача при выстреле артиллерийского орудия. Куницын чуть не упал, затем исподлобья посмотрел на Холмогорова. Тот оставался таким же спокойным, как и прежде.
– Хватит, – услышал сержант и почувствовал, что не сможет ослушаться.
Сапожников изумленно взирал на Холмогорова.
Куницын попытался вырвать руку, но так и не сумел, пока Холмогоров сам не разжал пальцы.
– Так погибших не поминают. И девушка, кстати, в чем-то права. Возвращайтесь, – обратился он к ракетчикам, – и не держите на них обиды.
Сказав это, Холмогоров медленно повернулся, прошел через зал к своему столику и вновь принялся за ужин. Произошедшее настолько изумило официантов и метрдотеля, что, даже когда приехала вызванная милиция, женщина отвела наряд в сторону и попросила командира не вмешиваться, мол, все обошлось миром. Тот с недоверием посматривал на Холмогорова, не веря, что какой-то штатский, про которого метрдотель говорила, будто он еще и священник, сумел удержать разбушевавшегося бойца спецназа.
Виновники драки – мужчина с двумя девушками – оставили недоеденными вторые блюда и, наскоро рассчитавшись с официантами и прихватив недопитое, удалились в номер. Музыканты больше играть не рисковали: вдруг кому-нибудь из ОМОНовцев придет в голову пригласить еще какую-нибудь девушку на танец? День рождения капитана Пятакова был окончательно испорчен.
Драка, конечно, может принести удовлетворение, но только в том случае, если кончается победой.
Тут же не победил никто.
– Я этих «черных»… – бурчал сержант Куницын.
– Что? – отозвался майор Грушин, уже пожалевший о походе в ресторан.
– Я бы их душил, убивал.
– Да ты же своих замочить хотел!
– И они суки, – вставил сержант Сапожников, – отсиживаются в тылу.
– Тебя никто насильно в спецназ не тянул.
– Тоже верно, – согласился Куницын, не понимая, что эти слова адресованы ему, а не Сапожникову.
Спецназовцы дошли то такого состояния опьянения, когда уже тяжело разобраться, кто и что хочет сказать. Каждый говорил о своем, у каждого была своя правда. Больше их не трогали, у ребят был повод залить горе.
Старательно обходя столик спецназовцев, двое ракетчиков подсели к проституткам и после короткого общения исчезли вместе с ними.
Холмогоров спокойно наблюдал за ресторанной жизнью, уже не пытаясь в нее вмешиваться.
«Жизнь в городе складывалась в течение веков, – подумал он, – и было бы глупо пытаться изменить ее за пару дней».
