– Если бы я без тебя там был, то сдох бы, зуб даю.
– И я без тебя сдох бы. Казалось, рукой пошевелить уже не могу.
– Да, раньше мы с тобой, Пашка, так не квасили. Стыдно… Хорошо хоть, мама не видела.
– И моя меня не видела. Ну, да ладно, домой поедем в понедельник, скажем, что командир нас из части не отпускал.
Жили они оба в городском поселке при кирпичном заводе и лесопилке в тридцати километрах от Ельска.
– Сколько денег осталось?
– Я боюсь в карман заглядывать, а вдруг там ничего нет?
– Есть, – сказал сержант Сапожников, – у тебя карманы торчат, как грудь у девки.
– Может, я туда мятую газету засунул? – Куницын принялся опасливо щупать карман. Тот отозвался характерным хрустом. – Нет – деньги!
– И это все мои? – глядя на мятые, скомканные купюры, бурчал Сапожников. – За что же мы с тобой тогда пили?
В это время его приятель Павел Куницын вытряхивал из всех карманов своей одежды купюры на траву. Денег было еще много.
– Фу ты, – сказал Павел Куницын, – даже от сердца отлегло! И половины не пропил.
– Я тоже.
С не просохших после купания волос вода капала на деньги. Сапожников их прессовал, сперва разглаживая каждую купюру на колене, а затем прихлопывая одну к другой. Это занятие ему нравилось, и занимался он им минут десять.
– Резко останавливаться в питье нельзя, для здоровья вредно.
– Точно, надо постепенно сбавлять обороты.
– Давай по-культурному продолжим, слышь, Паша? Чтобы наутро стыдно не было, – рассовывая крупные и мелкие купюры по разным карманам, сказал сержант Сапожников.
– По-культурному это как? С музыкой, что ли?
– Можно и без музыки, но чтобы за столиком сидеть и вилкой, а не ножом тушенку ковырять.
– Оно, конечно, можно, – мечтательно произнес Куницын, – с минералочкой, с холодным пивком и не из горла пить.
– В гости пойдем или в ресторан?
– В гости – нет, – сказал Павел Куницын, – в гостях нажремся – сто пудов. Опять воспоминания пойдут, вопросы, хрень всякая…
Наговорим лишнего, мне не хочется, чтобы посторонние узнали, что мы в Чечне натворили. Хватило разбирательств на месте, благо, майор Грушин нас выгородил. Лучше пойдем на люди, на миру и смерть красна. Займем столик в углу, нас как героев обслужат по первому разряду.
Куницын поправил медаль, отошел на пять шагов, весь подобрался, щелкнул каблуками.
– Ну, как я тебе?
– Орел, ни дать ни взять! Только небритый.
– Хрен с ним. Мы с тобой не с парада, Олежка, вернулись, а с войны приехали. Целостность России защищали. Если бы не мы, эти долбанные «духи» всю Россию как подушку с перьями распотрошили бы.
– Какую подушку? – спросил сержант, глаза его тут же погасли.
Они оба вспомнили Чечню, вспомнили, как после автоматной стрельбы по дому летал пух, легкие перышки кружились и беззвучно, будто огромные снежинки, падали на дощатый пол, забрызганный кровью, а в наступившей тишине им мерещился детский крик.
– Никогда не жалей о том, что уже сделано.
– Пошли!
– Гришку жаль. Думаю, сеструха его вытащит.
– Что толку? Доктор сказал, он надолго рехнулся.
Куницын обнял за плечи Сапожникова, и они двинулись вдоль реки, криво поглядывая на перелесок, вдоль которого им предстояло пройти к городу.
– И тут кусты, деревья, и там заросли… Но у нас это лесом, рощей называется, а у них – «зеленкой», мать ее!
– Не трынди, – сказал Куницын, толкая приятеля в спину.
По городу спецназовцы шли, гордо задрав подбородки. Все им уступали дорогу. Местные смирились с тем, что спецназ пьет четвертый день и лучше их обходить стороной. А уж если подзывают и тычут в тебя бутылкой, то лучше выпить вместе с ними – за смерть, за жизнь, за здоровье, за пулю, которая просвистела у виска, или за шальную гранату, которая Божьей волей не взорвалась между ног.
О том, что в цивильной жизни существуют обеденные перерывы, вконец одичавшие бойцы спецназа забыли напрочь. Им казалось, что все в мире существует исключительно для их удобства, ведь они защищали страну и выжили, а значит, и рестораны, и киоски, и школа – все теперь к их услугам. В Чечне у каждого спецназовца имелись универсальные ключи-отмычки – автомат или граната. Если какая-либо дверь перед ними не открывалась сама, то следовало «постучаться» – выдернуть чеку из гранаты и бросить в окно. Дверь открывалась взрывной волной. Заходи и бери все, что уцелело.
Куницын дернул ручку стеклянной двери ресторана, по другую сторону которой красовался навесной замок.
– Постучи, – услышал он привычное слово, брошенное Сапожниковым.
Рука Куницына тут же потянулась к поясу, и он удивился, обнаружив, что там нет гранаты.
Похлопав себя по груди, он не обнаружил и бронежилета. Естественно, не было и «загрузки».
– Что делать будем?
По другую сторону стеклянной двери появилась женщина в белом халате и недовольно крикнула:
– Мы в четыре открываемся.
– Ты, мать, че, не поняла, кто пришел? – и Паша хлопнул ладонью по медалям.
Олег мягко отстранил приятеля и тыльной стороной ладони так саданул по бронзовой ручке двери, что та чудом уцелела. Толстые стекла дребезжали еще секунд пять. Женщина в халате с истошным криком «Петровна, спасай!», бросилась в ресторанный зал. Оттуда пулей выскочила раскрашенная, расфуфыренная заведующая рестораном. Она держала перед собой руки с растопыренными пальцами, словно демонстрировала, что оружия при ней нет.
– То-то, – сказал Паша.
Трясущимися руками заведующая открыла замок и, приговаривая «проходите, мальчики», впустила двух спецназовцев. Осмотрела улицу и с облегчением вздохнула: их однополчан нигде не было видно, если только те не замаскировались по привычке в близлежащих кустах.
– Проходите, – она провела их в зал ресторана, словно сержанты были самыми желанными гостями, которых ждали уже битую неделю, глаза проглядели. – Где желаете: у окна, в глубине, поближе к эстраде или у барной стойки? – заискивающе, глядя в глаза героям чеченской кампании и поблескивая золотой фиксой, лебезила заведующая.
Она прекрасно понимала, что оказывать сопротивление бесполезно. Даже если она умудрится забежать в кабинет и по телефону вызвать милицию, то подмога прибудет слишком поздно.
Паша осмотрелся:
– Непорядок, мать, – сказал он, причем «мать» прозвучало не как часть ругательства, а как дань уважения немолодой женщине.
– Что такое, мальчики?
