После двух выстрелов наступила тишина.
– Сумасшедший? – спросил один спецназовец у другого.
– Кто ж его знает? Может, просто пьяный.
Говорят, он жену свою с любовником застукал.
Свинарев сел на гладкий как стекло полок, чтобы прикурить, и вспомнил любимую песню.
В перерывах между затяжками он успевал пропеть пару строчек:
– Врагу не сдается наш гордый «Варяг», пощады никто не желает.
Ельский спецназ – не московский, с настоящими террористами дела никогда не имел. Они умели воевать, умели проводить зачистки, могли взять пьяного, но не умели уговаривать. Психологов среди них отродясь не водилось, они знали .лишь одно волшебное слово: «Сдавайсябля!» – и произносили его исключительно слитно, на одном дыхании. Кузьмич на него реагировал как положено – стрелял дуплетом.
Неожиданно для себя Свинарев обнаружил, что боеприпасы подходят к концу. В наличии оставалось три патрона. Он прекратил беспорядочную пальбу, ощупал один, протер его о штанину серых брюк, поцеловал холодноватый капсюль.
– Последний – себе, – и спрятал его поближе к сердцу, куда всегда прятал заначку, Кузьмич сдвинул бескозырку с затылка на лоб и сурово насупил брови.
– Последний парад наступает! – прохрипел он, прислонившись к бревенчатой стене.
Стреляли спецназовцы для острастки – в воздух одиночными. Это еще больше злило бывшего матроса крейсера «Заря Октября». Первый шок у спецназа прошел. Никто не хотел подставляться под дурной пьяный выстрел. Воющих женщин и соседей, которые кричали: «Кузьмич, уймись, ты же здравомыслящий мужчина!», оттеснили в конец улицы под прикрытие двух УАЗиков и военного «Урала».
Двое спецназовцев в касках и бронежилетах зашли со стороны двери и уже стояли, прижимаясь к стене бани. Один из них попробовал плечом выбить дверь, но в ответ услышал хохот.
– Врешь, не возьмешь! – и тут же громыхнул выстрел.
Один из сержантов сообразил, что можно сделать, и зашептал на ухо товарищу:
– Ты, Вася, стой, следи за дверью. Чуть что – вали прикладом в подрыльник. Я подползу к окошку, как только он снова высунет ствол, вырву ружье.
– Колян, смотри, осторожно.
– Не дурак, поберегусь, – Колян стал на четвереньки и пополз по бетонной отмостке, на совесть сработанной Кузьмичом.
Колян сидел под маленьким окошком, подняв над собой руку в перчатке с обрезанными пальцами и, не моргая, смотрел вверх, боясь пропустить момент, когда «террорист» высунет ствол.
Знаками он показывал напарнику, чтобы тот спровоцировал Свинарева на действия. Тот наконец сообразил. Выдернул подпорку из-под яблони и швырнул ее в серебрившийся под лунным светом парник. Пленка прорвалась и зашелестела на ветру.
Свинарев прервал пение, отодвинул лавку и попытался рассмотреть сквозь стекло, что делается снаружи. Но, во-первых, стекло покрывал толстый слой пыли, а во-вторых, пьяный взор Кузьмина мало что мог различить. «Ах так, суки, вы теперь и с этой стороны подобрались?» – подумал он и на цыпочках двинулся к уже пристрелянному оконцу, держа ружье перед собой.
С первого раза стволы в оконце не попали, глухо ударившись в бревно стены. Колян напрягся.
Но, несмотря на приготовления, стволы все равно появились неожиданно для него и тут же нервно заходили из стороны в сторону. Колян вскочил и вцепился в стволы мертвой хваткой.
Оба курка сработали одновременно. Дробь изрешетила спецназовцу ладонь, средний палец повис на лоскуте кожи. Колян, прижимая руку к животу, отполз за угол бани, к той стене, в которой не было ни одного окна, и только тогда разразился матом.
– Колян, зацепило тебя? – его напарник боялся высунуть голову из-за угла.
– Подстрелил.
Свинарев наконец ощутил, что происходит неладное. Он уже не казался себе героем. Если до этого стрельба была для него чем-то вроде игры, то прочувствованный мат Коляна привел его в чувство. Он сполз на пол и положил дымящееся ружье на колени. На срезе стволов виднелась кровь.
Кузьмич похлопал себя по карманам;
– Патроны кончились… – констатировал он.
Но так уж устроен русский человек – всегда уповает на чудо: знает, что деньги пропиты, все равно хлопает по карманам, знает, что вчера выжрал всю водку, но в шкафах и в холодильнике шарит.
– Последний, – трагически сам себе сообщил Кузьмич, вставляя картонный цилиндрик в переломанный ствол.
– Я ему сейчас гранату в окно брошу, – прорычал Колян, ощупывая пустые карманы жилета.
Слово «граната» дошло до сознания Свинарева. Он представил себе, как в маленькое окошечко влетает тяжелая рифленая граната и, нагло прыгая по доскам пола, исчезает в темном углу, чтобы через мгновение ослепить его прощальным сполохом. Жаль Кузьмичу стало, но не себя, а новенькую, крепенькую, как белый гриб, баньку.
– Не дождетесь! – прошептал он. – Во всем чернозадые виноваты, но моих девок испортить я им не дал, – и скупая слеза покатилась по небритой щеке.
Смахивать ее Свинарев не стал. Он слышал неподалеку от бани возню, хруст сучьев. Его окружали. Гранат со слезоточивым газом у спецназовцев при себе не оказалось. Конечно, в часть уже послали машину, но все понимали, что гранаты быстро не привезут. Пока склад откроют, пока то да се…
К осажденной бане прибыли начальник местной милиции и мэр Цветков. Они расходились во мнении о том, что следует предпринять. Начальник милиции настаивал на штурме, а мэр, как человек более практичный, считал, что можно и подождать:
– Свинарев протрезвеет и сдастся.
– А если он прихватил с собой бутылку водки? – резонно заметил подполковник.
– В этом случае он окончательно напьется и обрубится, тогда его можно будет взять без лишней стрельбы.
В споре победил начальник милиции, скооперировавшийся с подполковником Кабановым. Военные напомнили Цветкову, что они гражданским властям напрямую не подчиняются, а ситуация сложилась нештатная, и они обязаны держать ее под контролем. Напирали они почему-то на последнюю формулировку – «держать под контролем», хотя, спроси у любого из присутствующих, что именно она означает, никто бы не ответил.
– Ну и держите, – в сердцах воскликнул Цветков.
Подполковник Кабанов важно произнес:
– У него боеприпасы кончились.
«Какие, на хрен, боеприпасы? Они все на войне помешались», – подумал Цветков. Он подошел к офицеру милиции, властно завладел мегафоном и вспомнил, как в девяносто первом году не побоялся выйти к бастовавшим работягам, требовавшим зарплаты и сигарет. Точно так же, как и тогда, он нажал на курок мегафона и, хрюкнув, сказал:
– Раз, два, раз, два. Три, пятнадцать, – его голос разнесся по ночной улице. – Тимофей Кузьмич, надеюсь, ты меня слышишь? Это говорит Цветков, глава городской исполнительной власти.
