– Омоплат? – тут же отозвалась Джилл.
– Нет, не то. Омо… омо…
– Омфалос?
– Нет, нет. Омо… омо…
– Вспомнила! – кричит Джилл. – Омофагия!
– Омофагия, именно! Нравится слово? Забирайте! В чем дело? Вы не пьете. Джилл, где, черт побери, шейкер, который я вчера нашел в кухонном подъемнике? Можете себе представить – шейкер для коктейлей! Так или иначе, вы, друзья, как мне кажется, считаете, что литература – это что-то, без чего нельзя прожить. Отнюдь нет. Литература – это всего лишь литература. Я бы тоже мог заниматься литературой – если бы не надо было кормить этих беженцев. Хотите знать, что такое настоящее? Посмотрите вон на то окно. Нет, не там… выше. Это! Каждый божий день они сидят вот так за столом и играют в карты – только он и она. Она всегда в красном платье. А он всегда тасует колоду. Вот это и есть настоящее. А если добавить всего одну частицу – «бы», оно станет условным…
– О боже, – не выдерживает Джилл, – пойду посмотрю, чем там занимаются эти девчонки.
– Нет, не ходи! Они только того и ждут – чтобы ты пришла и помогла им. Они должны понять, что это – реальный мир. Я хочу, чтобы они уяснили это себе. Потом найду им работу. Я знаю массу мест для них. Пусть сперва приготовят мне поесть.
– Эльза говорит, все готово. Идемте в столовую.
– Анна, Анна, возьми эти бутылки и поставь на стол!
Анна беспомощно смотрит на Бредтрепа.
– Вот те на! Они даже английского не знают. Что прикажете с ними делать? Anna… hier! Raus mit ‘em! Versteht?
[203]
И на лей себе лучше, чем моргать, как идиотка.
В столовой разливается мягкий свет свечей, поблескивают приборы. В тот момент, когда все рассаживаются, звонит телефон. Анна, держа в одной руке длинный шнур, переносит аппарат с рояля на буфет за спиной Кронстадта.
– Алло! – кричит он. Расправляя шнур, бормочет: – Прямо кишки какие-то… – И опять в трубку: – Алло! Oui! Oui, madame… je suis le Monsieur Cronstadt… et votre nom, s’il vous plait? Oui, il у a un salon, un entresol, une cuisine, deux chambres à coucher, une salle de bain, un cabinet… oui, madame… Non, ce n’est pas cher, pas cher du tout… on peut s’arranger facilement… comme vous voulez, madame… A quelle heure? Oui… avec plaisir… Comment? Que dites-vous? Ah non! au contraire! Ça sera un plaisir… un grand plaisir… Au revoir madame!
[204]
– Швыряет трубку. – Kuss die Hand, madame!
[205]
He почесать ли вам спину, мадам? Не угодно ли молока к кофе, мадам? Не желаете ли…
– Послушай, – говорит Джилл, – кто это был, черт возьми? Ты так с ней любезничал. Oui, madame… non, madame!
[206]
Уж не обещала ли она тебе и выпивку покупать? – И, повернувшись к нам: – Можете себе представить, я вчера принимаю ванну, а к нему приходит артистка… какая-то шлюшка из «Казино де Пари»… и ведет его в кабак и поит там до потери сознания…
– Ты все неправильно рассказываешь, Джилл. Дело было так… я показываю ей миленькую квартирку – с кухонным подъемником, – и она спрашивает: не познакомите ли меня с вашей поэзией – poésie… по-французски звучит лучше… ну я веду ее сюда, и она говорит: я опубликую ваши стихи на бельгийском.
– Почему на бельгийском, Бред?
– Да потому что она бельгийка. В любом случае какая разница, на каком языке опубликованы стихи? Кто-то должен их опубликовать, иначе их никто не прочтет.
– Что ее дернуло – взять и предложить вот так сразу?
– Я-то почем знаю? Наверное, то дернуло, что они хороши. Почему еще люди хотят напечатать стихи?
– Чушь какая!
– Нет, видели! Она мне не верит.
– Конечно, нет! Если я застукаю тебя здесь с какой-нибудь примадонной, какой-нибудь танцоркой из кордебалета или воздушной гимнасткой – с кем угодно, кто говорит по-французски и носит юбку, ты мне дорого заплатишь. Особенно если они будут предлагать напечатать твои стихи!
– Вот вам, пожалуйста, – говорит Бредтреп, поблекший и погасший. – Потому я и занимаюсь недвижимостью… Вы, друзья, ешьте, ешьте… Не смотрите на меня.
Он смешивает еще порцию коньяку с перцем.
– Думаю, с тебя достаточно, – говорит Джилл. – О боже, сколько ты уже принял сегодня?
– Забавно, – говорит Бредтреп, – ее я только что ублажил, как раз перед тем, как вы явились, а себя, значит, мне ублажить нельзя.
– Господи, где этот гусь! – поднимается со стула Джилл. – Извини меня, но я пойду и посмотрю, чем занимаются девочки.
– Нет, не пойдешь! – заставляет ее сесть обратно Бред. – Мы будем сидеть здесь и ждать… ждать, пока не станет ясно, что происходит. Может быть, гусь никогда не появится. Мы будем сидеть здесь и ждать… ждать вечно… сидеть, как сидим: при свечах, и пустых тарелках, и опущенных шторах, и… Я просто вижу, как мы сидим тут, а кто-то снаружи возводит вокруг нас стену… Мы сидим тут и ждем, когда Эльза принесет гуся, время идет, становится темно, мы сидим день, другой, третий… Видите эти свечи? Мы съедим их. А цветы вон там? И их тоже. Мы съедим стулья, съедим буфет, будильник, съедим котов, съедим шторы, счета, и столовое серебро, и обои, и клопов под ними… мы съедим собственное дерьмо и этого хорошенького эмбриончика, которого заполучила Джилл… съедим друг друга…
В этот момент входит Пинокинни, сказать спокойной ночи. Голова ее опущена, в глазах – недоумение.
– Что это сегодня с тобой? – спрашивает Джилл. – У тебя обеспокоенный вид.
– Ах, не знаю, – отвечает юная особа. – Я хотела спросить о… Это ужасно сложно. Я, правда, не знаю, смогу ли объяснить.
– В чем дело, носатик? – вмешивается Бред. – Говори все как есть, не стесняйся леди и джентльмена. Ты ведь знаешь его, да? Ну, выкладывай!
Голова у особы по-прежнему опущена. Уголком глаза она хитро смотрит на отца и вдруг выпаливает:
– Что это такое – мир вокруг нас? Для чего мы вообще существуем? Зачем нам этот мир? Он единственный или нет, а если единственный, то почему? Вот что мне хочется знать.
Если Бредтреп Кронстадт был изумлен, то не подал виду. Подняв небрежным жестом рюмку с коньяком и добавляя в нее малую толику кайенского перцу, он как ни в чем ни бывало сказал:
– Послушай, детка, прежде чем я отвечу на вопрос – если ты настаиваешь на этом, – тебе надо определиться с терминами.
