— Не понимаю… Вроде из «макара» ему засадили, как раз из-за угла.
— Выходит, тут кто-то ещё кантовался. Бля, мой косяк, пацаны. Не увидел. Мой косяк…
— Да не парься, Седой. Может, Мозырь сам под наши стволы сунулся… хотя…
— В любом случае — даже если и был тут «махновец», теперь он уже далеко. Ну, макнулись мы в маргарин… да.
— Забирать придётся Мозыря.
— Так мы разве против? Может, лошадку приспособим?
Высокий — кажется, это его звали Шершнем, и он был здесь главным — и неплохим главным, отметил Юра, — подумал.
— А давай лошадку, — сказал он.
— А лошар можно пустить за ней на верёвке, — предложил Грач.
— Не надувай, — сказал Шершень. — Это в кино красиво бывает. А где мы пойдём…
Элю вывели — живую и здоровую. Стянули пластиковыми хомутками рука к руке с каким-то мужиком в драповом пальто и шляпе — типичным бухгалтером из старых советских комедий. Один из пленников был ранен в бок, его тут же на скорую руку перевязали, обильно полили повязку самогоном, приковывать ни к кому не стали. Убитого перекинули через спину лошадки — вместе с двумя увесистыми мешками какого-то добра (Юра подозревал, что еды). И двинулись куда-то в лес, по незаметной отсюда тропке.
Юра включил пеленгатор. Он пискнул. И как бы в ответ шевельнулся тот парнишка-«махновец» (почему «махновцы»? а, не важно) в коричневой кофте, что упал под телегу…
Юра подошёл вплотную, ногой отпихнул подальше двустволку, присмотрелся. Вся спина кофты пропитана кровью, две дырки на уровне лопаток, а куда они ведут… Потом он присел и осторожно перевернул паренька на спину.
Тельце мотнулось мягко, как неживое. Но глаза открылись.
— О-о… Ты?
Юру мягко пробило насквозь — снизу и в сердце. Теперь он понял, почему парнишка показался ему знакомым.
Это была «ночная мотоциклистка» — Тайва.
С кровавой пеной на лице.
Не спасти.
Всё равно он подсунул ей руку под затылок, чуть приподнял голову.
— Ты жива. Я сейчас тебя перевяжу. Потом что-нибудь придумаем.
— Не… — И она почти улыбнулась. — …ший …дец.
Юра наклонил ей голову набок, она сплюнула большой сгусток крови.
— Край. Тела не чу… не чу… нету тела, колода… И не больно совсем.
Снова запузырилась пена.
И лёгкое пробито, подумал Юра. Ну, что ж ты…
— А ты молодец, — сказала Тайва почти чисто. — Упёртый. Люблю.
— Ты держись… — И Юра мысленно зашарил по карманам — но вторая пайка дум-мумиё была у Эли; догнать, перебить бандюганов? Не успеешь, сказал он сам себе, даже если бы и в кармане была пайка — всё равно поздно. — У тебя никакой чудо-заначки нет?
Она его поняла, отрицательно качнула головой.
— Всё, крантик… Слушай…
— Юра.
— Да. Юра. Забыла, представ… ляешь? — забыла…
— Говори.
— Деревня Бархотка. Найди Николая Ильича, учитель, его каждая собака… скажи, что я… всё. Что не больно было. Не мучилась. Скажешь?
— Скажу.
— В карманах… там… книжка, часики… ага?
— Ага. А где это — Бархотка?
— А вот… мы приехали… Недалеко. Часа два.
Тайва вдруг судорожно вздохнула, закашлялась, глаза её закатились — и Юра подумал, что она умерла. Но нет:
— Юра…
— Что?
— Ты главное… сам туда не лезь. Понял?
— Куда?
— В чащу. До крапивы, понял? До крапивы. Скажи, что понял.
— Понял. До крапивы.
— Вот. Не дальше. Что хочешь…
И вот тут Тайва умерла по-настоящему. Юра ещё с минуту поддерживал её голову на ладони, потом осторожно опустил.
На его руках за последние годы умер не один человек и даже не десять, но он всё равно не мог к этому привыкнуть.
29
Деревня Бархотка не походила ни на белорусские, ни на украинские, ни на российские и вообще ни на какие виденные Юрой деревни. Возможно, неуверенно подумал он, на крымские приморские… только без моря. Вместо моря было серое полуболото-полуозеро с множеством больших и маленьких островков — и уходящей куда-то в туманный горизонт железнодорожной насыпью.
— Пойдём, — сказал Юра лошадке и тронул поводья.
Сцена из вестерна, подумал он мрачно: ковбой входит в городок, ведя в поводу мустанга, на спине которого лежит мёртвый молодой вакеро… и жители городка медленно поворачивают головы в его сторону, не переставая заниматься своими делами…
Беда в том, что этот городок был пуст. Или казался пустым. Стук копыт по светлым плиткам дикого камня отдавался от подслеповатых окон с тюлевыми занавесками внутри, полуприкрытых снаружи пёстрыми вылинявшими половичками-шторами, затенённых свисающими сверху ветвями плодовых деревьев; от плотно сбитых сухих заборов с наглухо закрытыми воротами; от рядов пустых бочек, непонятно зачем стоящих вдоль дороги.
А потом он увидел навес, под которым угадывались пара длинных высоких столов и, кажется, буфетная стойка.
Юра, не отпуская поводьев, вошёл под навес. Пахло прокисшим пивом.
— Эй! — позвал он. — Есть кто-нибудь?
Слышно было, что есть, но никто не появлялся.
— Ну, пожалуйста, — сказал Юра. — Я хочу пить. И я ищу учителя. Николая Ильича. Можете подсказать?
Где-то в глубине помещения, за перегородкой, громко заспорили шёпотом.
— Я вас слышу, — сказал Юра. — Да что здесь такое происходит?
Там уже ругались почти вслух. Наконец появилась немолодая женщина в фартуке и с серой тряпкой в руке.
— Ты кто? — спросила она.
— Меня зовут Юра, — сказал Юра. — Я сам по себе. Мне нужен учитель.
— Зачем?
— Затем, что девочка… — он вдруг понял, что начинает свирепеть внутри, и приказал себе сдерживаться, — затем, что девочка… перед смертью… звала его. Этого достаточно?
— Какая девочка?
— Вот эта. — Юра показал себе за спину.
Женщина приподнялась на носках, заглядывая, и вдруг ахнула.
— А остальные?..
— Про остальных не знаю.
— Они живые?
— Живых я не видел. Вернее, эта ещё была жива.
— Тарас! Иди сюда…
Пришёл Тарас — низкий и кривоногий.
— Ты посмотри! Это же учителева девчонка… и остальные, говорит…
— Вижу. — И Тарас нехорошо прищурился на Юру. — А ты сам-то кто?
