Едва ли не полную противоположность представляет собой модель рынка труда стран Южной Европы, характеризующаяся высокой защитой наемных работников и низким уровнем пособий по безработице. Она сформировалась в послевоенный период в контексте достаточно закрытых экономик, крупных фирм, защищенных государством, и относительно малочисленного класса наемных работников. Значительная часть населения этих стран была занята земледелием и находилась вне сферы классических отношений промышленной занятости. Основная ответственность за защиту труда возлагалась на работодателей. Последние, в свою очередь, были защищены от внешней конкуренции. К тому же во многих случаях профсоюзы и трудовые инспекции не обладали силой, достаточной для принуждения работодателей к соблюдению трудового права. Большое количество трудящихся были и остаются вовлеченными в теневую хозяйственную деятельность. Защищенная часть рабочей силы составляла меньшинство, подразделявшееся, в общем, на две категории: работников крупных фирм, занятых физическим трудом, которые могли ассоциировать себя с коммунистическими движениями, если их к тому времени еще не удалось усмирить, и государственных служащих. Государству необходимо было гарантировать лояльность своих служащих. Руководствуясь политическими соображениями, а также в силу относительно низких издержек оно могло сосредоточить основные усилия на обеспечении этих двух групп пенсиями, социальным страхованием и защитой труда.
Индустриализация и либерализация рынка, включая программу создания единого рынка ЕС, подорвали основы «южной модели». Столкнувшись с международной конкуренцией, фирмы осознали всю тяжесть бремени расходов, связанных с защитой труда. Переход сельского населения к «нормальной» занятости привел к нехватке средств и возникновению напряжения в бюджетах в странах с низким уровнем налогообложения. В условиях крайне неравномерного распределения доходов выигрывали прежде всего самые состоятельные люди. Эти системы всегда защищают «своих», тех, кто находится внутри, за счет исключенных групп. В прошлом такой группой были крестьяне, в значительной степени остававшиеся за пределами современного общества. В отсутствие крестьянства и в условиях сохранения обращенной вовне политики возникла новая группа исключенных трудящихся – молодые люди, иммигранты, женщины и старики. В настоящее время они образуют крупную группу безработных, а также временных работников, не имеющих доступа к широким правам защищенных рабочих. Южноевропейского социального компромисса более не существует. Богатые все так же избегают налогообложения в обществах, в которых сохраняется очень высокая степень неравенства; возрастающий спрос приходится удовлетворять за счет социальных бюджетов, что обусловлено неадекватным развитием экономик, многим секторам которых не удалось отыскать постпротекционистские сравнительные преимущества. Большое количество людей, не имеющих защищенных рабочих мест, создают дополнительную нагрузку на бюджеты, связанную с социальной защитой. Отсутствовали попытки создания систем обменов с положительной суммой, подобных «гибким гарантиям занятости». Вместо этого бремя гибкости вынуждены нести временные и другие маргинальные группы трудящихся, следствием чего становится фрагментация рынков труда. Между тем промышленные отношения и политические истории стран Южной Европы привели к формированию контекста низкого доверия, в котором профсоюзам и трудящимся, вероятнее всего, придется вести тяжелые баталии, отстаивая достижения прошлого. Они высказывают подозрения (возможно, вполне обоснованные), что единственным результатом реформ будет ухудшение положения занятых, но никак не продвижение в сторону более конструктивного нового общественного компромисса.
Сопоставление положения в Скандинавских странах и государствах Южной Европы дает пример различия между напористой и оборонительной социал-демократиями. Во второй группе государств не было ни сильных профсоюзов, ни истории длительного пребывания у власти социал-демократических правительств. После окончания Второй мировой войны в течение нескольких определявших дальнейшее развитие десятилетий, когда в Скандинавских странах уверенно набирала силу социал-демократия, в Греции, Португалии и Испании у власти находились правые диктатуры, а в Италии основная партия, представлявшая интересы рабочего движения, ассоциировалась с коммунизмом и не участвовала в формировании правительства.
Обобщая сказанное, мы можем сформулировать первую часть основного требования напористой социал-демократии в условиях капиталистической экономики: чем меньше глубина неравенства в классовой власти в производственном контексте и в обществе в целом, тем более уверенно чувствуют себя рядовые работники; те же, кто представляют их экономически и политически, твердо убеждены в своей способности защищать интересы трудящихся, принимая происходящие изменения. Это означает, что социал-демократия способна быть не оборонительной, а напористой, отстаивая конструктивные перемены в социальной политике. Вторая часть требования состоит в том, что такое общество имеет все возможности для осуществления инноваций и успешного развития.
Перейдем к более подробному обоснованию второй части. Участники политических дебатов, включая даже сторонников сильной социальной политики, нередко стоят на той позиции, что государство всеобщего благосостояния, возможно, и необходимо для решения социальных проблем, но оно должно рассматриваться как источник разного рода барьеров и препятствий на пути к целям, которые могут быть достигнуты экономикой, освобожденной от тревог и забот о гражданах. В последние годы важный вклад в общеевропейское обсуждение данной темы внесли сторонники «государства всеобщего благосостояния и социальных инвестиций». Эти авторы (Джулиано Боноли, Геста Эспинг-Андерсен, Энтони Гидденс, Антон Хемерик, Натали Морель, Бруно Палиер, Иоаким Пальме и Франк Ванденбрюке) предлагают программу, во многом схожую с той, что рассматривается в моей книге. Имеется в виду разработка и воплощение в жизнь модели социальной политики, не просто направленной на пассивную защиту трудящихся от «выходок» рынка, но предусматривающей действия, нацеленные на повышение конкурентоспособности. Признание необходимости обеспечения конкурентоспособности и использование в качестве показателей успеха результатов рыночной деятельности означают, что данная модель совместима с неолиберализмом второго рода. Признание ценности политики, направленной на поиск возможностей структурирования и улучшения функционирования рынков, объединяет ее с нашей позицией отрицания неолиберализма первого рода. В то же время игнорирование проблем корпоративной власти и рабочего представительства, а также использование бесклассового анализа «новых социальных рисков» отличают модель участников дискуссии от нашего подхода, поскольку она пренебрегает проблемой неолиберализма третьего рода, неолиберализма не столько рынков, сколько корпоративной власти. Кроме того, сторонники «социальных инвестиций», критикуя «пассивную политику» (т. е. трансфертные платежи, связанные с предоставлением социальных льгот), упускают из виду важную роль, которую играет в скандинавских системах высокий уровень пособий по безработице, облегчающий признание трудящимися рисков нестабильности рабочих мест в новой экономике. В случае внесения корректив концепция государства всеобщего благосостояния и социальных инвестиций способна стать основным инструментом любой социал-демократической политической стратегии. И сторонники, и противники государства всеобщего благосостояния рассматривают его прежде всего как защитника рабочих и других граждан от неопределенности, т. е. как воплощение оборонительной социал-демократии. Но социальные инвестиции служат делу подготовки трудящихся к участию в изменяющихся инновационных видах хозяйственной деятельности. Таким образом, они являются частью напористой политики, обеспечивая защиту от неопределенности посредством подготовки людей к изменениям.
