— Как вы думаете, Гаврила мог отравиться ими? — испуганно прошептала Катя. — Я слышала, что грибной белок вещь трудно перевариваемая. Вдруг грибы спровоцировали у мужа желудочный приступ?
— Он жаловался на желудок?
— Бывало, живот у него побаливал. Особенно если ел жирное, острое или просто много.
— Все равно не думаю, что грибы могли его убить. Гаврила — крупный и здоровый мужчина. Для того чтобы ему схлопотать несварение желудка, он должен был запихнуть в себя всю сковородку. А он, как я вижу, съел одну-две порции, вряд ли от этого можно так заболеть, чтобы в ту же ночь помереть.
— Да и тогда бы он не лежал на кровати так спокойно, — заметила Алена. — Отравление грибами… Такая смерть весьма мучительна. А твой муж лежит так, словно бы ничуть не страдал перед концом.
Она была права. Лицо Гаврилы было безмятежным и если не счастливым, то довольным, это уж точно. Да, перед смертью он ничуть не страдал. Сознавать это для Кати было большим облегчением. Никакого зла к Гавриле она не испытывала. Поженившись, они оба просто совершили ошибку. Но конечно, она никогда даже в самых черных мыслях не думала, что за эту ошибку Гавриле придется расплатиться своей жизнью.
Глава 10
Когда приехал следователь, он вроде бы сначала тоже удивился случившемуся.
— Отчего же он скончался? Вроде бы следов внешних повреждений не наблюдается.
Но осмотрев тело пострадавшего более внимательно, он обратил внимание на след удара у Гаврилы на голове. Огромная гематома была скрыта под волосами. В одном месте кожа даже была рассечена, и несколько капель крови успело засохнуть на волосах у покойника.
— Посмотрите, — обратил внимание Василия Петровича, Алены и Кати Тараторкин. — Тут ясно видны следы удара.
Катя взглянула и с удивлением увидела, что следователь прав.
— И кровь! А на подушке чисто. И как же он мог удариться?
— Да! — поддержал ее Василий Петрович. — Лежа-то на кровати!
— Надо поискать, нет ли на полу или где-нибудь на острых предметах следов крови.
Долго искать не пришлось. В нескольких шагах от кровати на полу обнаружилось несколько размазанных бурых пятнышек.
— Это вполне может быть кровь.
А обследовав все выступающие углы мебели, следователь почти сразу обнаружил кровь на углу камина. Да, в доме у Кати имелась и такая роскошь. Правда, топили они с Гаврилой камин всего один раз, чтобы проверить тягу. Но камин имелся, и цена дома от этого только поднималась.
И вот на облицовке камина следователь увидел кровь.
— Ну что же, — пробормотал он. — Лично для меня картина ясная. Молодой человек поел грибов, видимо, по этой или какой-то другой причине почувствовал себя плохо, пошел за помощью, но тут у него то ли закружилась голова, то ли он просто оступился. Но дело закончилось тем, что он ударился о камин головой и рухнул на пол.
— Что? А в кровать он как перебрался?
— Вероятно, сам.
— Мертвый? С разбитой головой?
— Предположим, он не сразу умер. Полежал на полу, пришел в себя, нашел в себе силы, чтобы добраться до кровати, но там ему стало внезапно хуже, и он скончался.
Все молчали, версия следователя не казалась им идеальной.
— А если предположить, что в доме кто-то был посторонний? — предположила Катя. — Кто и ударил Гаврилу по голове?
— Кто же?
— Ну… не знаю. Я отказалась вчера вечером приехать домой, Гаврила на меня обиделся, это было совершенно ясно из его слов.
— И что?
— Вдруг он пригласил домой кого-нибудь? Чтобы скоротать время.
— Опять же кого?
Катя помолчала, а потом нерешительно предположила:
— Возможно, девушку?
— С чего вдруг у вас возникла такая версия?
Катя постаралась объяснить:
— Готовить мой муж не умел и не любил. А тут картошка порезана идеальными кубиками, лучок — тонкими кольцами. Муж никогда в жизни бы так не расстарался. Только грибы неаккуратно покрошены, но это уже детали. Может быть, так и задумывалось для данного блюда.
Тараторкин внимательно посмотрел на нее, а потом спросил:
— Вы ведь с Гаврилой недавно поженились?
— Три месяца.
— Не рановато ли приглашать в дом любовницу?
Катя замолчала. За последние дни на нее вылилось столько новой информации о ее муже, что впору было вспомнить про слова дяди, который предостерегал ее от скоропалительного брака с этим человеком.
И сейчас Кате словно воочию послышался голос ее дяди:
— Этот человек проходимец и вор! Он запудрил тебе мозги.
— Он меня любит.
— Вранье! Такие люди не умеют любить. Они просто не понимают, что это за чувство такое.
— Ты совсем не знаешь Гаврилу, а говоришь.
— Я знаю людей такого сорта. Если они кого и способны любить, то лишь самих себя. Больше ни на кого отпущенных им от природы скромных возможностей любить уже не хватает. Уж можешь мне поверить, я старый мент и повидал таких лиходеев достаточно.
Дядя тогда был на редкость красноречив. Он сказал Кате еще много чего про Гаврилу. Но Катя не могла воспринимать слова дяди адекватно, твердо памятуя о том, что после смерти родителей именно этот дядечка и пытался оставить ее с носом, лишив причитающегося ей по закону наследства. Уж как он там действовал, в этом разбирался потом суд. И все это было очень противно. Но в итоге вся история закончилась для дяди увольнением со службы, потому что хотя за решетку он и не угодил, но пятно на его репутации эта история посадила заметное.
В свое оправдание дядя твердил, что желал лишить племянницу причитающегося ей наследства исключительно для ее же блага.
— Ведь дура девка. Блаженная. И мать у нее такая же была. Да и отец, если говорить откровенно, с головой слабо дружил. Вечно всем подряд помогал, надо или не надо, не разбирал. То с убогими, то с пьянчугами возился, все на путь истинный их вернуть мечтал. Так и девчонка выросла не от мира сего. Сестра с мужем умерли, одна девчонка жить осталась, квартира свободна, теперь либо со святошами свяжется, либо с мошенниками. А на мой взгляд, так это вообще одно и то же.
Дядя у Кати был старым атеистом, всю жизнь работал в милиции. Он придерживался исключительно коммунистических взглядов и твердо для себя знал: если человек не способен приносить пользу обществу, нечего с таким и носиться. Пусть доживает свой век, как знает, а если совсем уж невмоготу, так уж помирает и не мешает счастливо жить здоровой части общества.
Возможно, кто-то и нашел бы его мысли здравыми, но Кате они казались чудовищными. И сам дядя с его неизменно бодрой жизненной позицией внушал если не страх, то оторопь, это уж точно.
