– Но я должен хотя бы вас осмотреть…
– Смотрите. – Андрей откинул плед и расстегнул спортивную куртку, под которой ничего не было.
Филипп закусил усы, и брови его задёргались. Несмотря на богатую практику в «малине», он буквально остолбенел. Грудь и живот Озирского были в кровавых царапинах, в густо-чёрных синяках. В свете торшера и «черепушки» Филипп различил отпечатки каблуков – характерный признак «Калки».
Кроме того, не нравилось ему и дыхание – втягивались межрёберные промежутки. И, самое главное, трудно было понять, в таком состоянии внутренние органы, нет ли разрывов. Вот так, впопыхах, наощупь, это определить сложно. Филипп ладонью вытер вспотевшее лицо, взглянул на Андрея. Тот опять то ли дремал, то ли просто отдыхал, словно рядом с ним сидел нормальный, приличный медик, а не Обер-Рыжий. Да сейчас специалисту его класса одного удара хватит, да и то не в полную силу. И готов капитан Озирский – можно хоронить.
Филиппу показалось, что его самого разбил паралич. Руки, всегда ловкие, умелые, сейчас почти не двигались. Челюсти будто свёл столбняк, и забылись все навыки, все термины. Вот ведь скоты – хоть бы красоту пожалели. У Андрея не только лицо совершенное, но и фигура под стать. Прямые мышцы живота видны без напряжения – ну прямо Тарзан! Накачался он правильно, как надо. Нигде не перебрал, как это часто бывает с культуристами.
Почему-то Филипп стал вдруг лёгким, как пёрышко, и едва не оторвался от пахты. В сердце воткнулась тонкая острая иголка, и вскоре тепло от неё пошло вместе с кровью по всему телу. Пряный, длинный укол сменился чувством свободного падения, а потом из всех пор хлынул горячий пот. Голова «поплыла», как после двойной дозы снотворного. Пришлось приложить немалые усилия для того, чтобы не заснуть тут же, а взять себя в руки и продолжить осмотр.
– Мышцы расслабьте, не надо выставлять пресс. Мне это смазывает картину. – Свой голос Филипп слышал, будто со стороны. Кажется, он сам сильно переутомился, понервничал сверх меры – отсюда и странные ощущения. А дело-то, похоже, не так плохо, как показалось. – Андрей, могу вас поздравить. Мне ваша травма особо страшной не кажется. Гематомы рассосутся со временем, но внутренние органы серьёзно не пострадали. Конечно, другого человека «Калка» убила бы на месте. В лучшем случае потребовалось бы срочное хирургическое вмешательство. Никаких наркотиков – и сразу на стол. А вам я кольну морфий, он у меня с собой. Это между нами, конечно. Шприц одноразовый – не беспокойтесь…
– Морфий мне ни к чему, по крайней мере, сейчас. – Андрею не терпелось перейти к делу. – Обер, вы обещали ответить на мой вопрос.
– И отвечу, только закончу осмотр. Меня ваша спина беспокоит. У вас же травма была? И почки надо проверить…
– Вы, наверное, знаете – перелом седьмого позвонка в восемьдесят втором году. Слабые места оперов у вас всегда на учёте. Если хотите взглянуть, прошу! – Андрей перекатился на бок.
Филипп снова закусил губу, стараясь не думать о чём-то очень приятном и стыдном. Он даже толком не мог понять, что чувствует сейчас, и лишь с отвращением вспомнил нескольких голых женщин – в морге, на операционном столе, в больничной постели. Тогда он, ещё совсем молодой, подолгу смотрел на груди, на бёдра, на прочие дамские прелести, такие близкие для него и доступные. Смотрел и не мог понять, что в них так привлекает взрослых нормальных мужчин…
– Здорово Ременюк саданул, козёл! Но гематома пониже почки. Вот так не больно? – Филипп, положив ладонь левой руки на поясницу Андрея, ударил по ней правой рукой, сжатой в кулак. – Нет? Это хорошо. Это очень здорово… – Филипп неожиданно для самого себя зевнул.
Андрей с интересом смотрел в лицо своему лекарю и видел верные признаки кайфа – туманные, счастливые глаза, капли пота на лбу, умиротворённую, счастливую улыбку.
– Обер, вам приятно на такое смотреть?
– Откуда вы взяли? – Готтхильфа опять захватили врасплох.
– Чёрт, все вы выродки, мафиози! – Озирский хохотнул, наворачиваясь в плед. – Кто вас только на свет производит?
Обер моментально пришёл в себя и дёрнул щекой.
– Те же, кто и мусоров, – мужчина и женщина. Ей сорок два года только исполнилось… Умерла от рака желудка – в трудармии на помоях болезнь заработала. А он месяца не дожил до тридцати трёх лет. Инвалидом остался в двадцать пять. На лесоповале отморозил ногу. Её можно было спасти, но врачи отказались. Ведь звали его, как Гитлера, Адольфом, а шёл сорок второй год. Надо было как-то показать свой патриотизм, не доезжая до фронта. Дольфи умер от туберкулёза в районной больнице. И там же через четверть часа родился его сын. Этапировали их семью из Ленинграда, из бывшей колонии «Гражданка» в сорок первом. Тогда как раз когда война началась. Штольцев вывезли из Саратовской области в те же дни. Встретились Адольф и Ирма на шахте, в Рудном. И оказалось, что на севере лес валили вместе…
Филипп опять полез за сигаретами, понимая, что сорвался зря. Андрей согнал с лица усмешку.
– Я не собирался оскорблять память ваших родителей. Извините великодушно. Вот этого я не знал, каюсь. Но вы – извращенец, тяжёлый психопат, и в том не их вина… Да, кстати, неужели ваш отец с одной ногой работал в шахте?
– Выбирать не приходилось. Стал разнорабочим, иначе пришлось бы умирать с голоду. Потом они с матерью уехали в Лисаковск. Отец стал работать по специальности – ветеринаром. Мать пошла в химическую, лаборанткой – в институт её не пускали. Вот так мы и жили, капитан, проклятые швабы…
Андрей вздрогнул, услышав последнее слово, и понял намёк. Швабами немцев называли именно в Польше, и Филипп дал понять, что ничего не забыл. Оба закурили и молчали довольно долго, минут десять. Андрей только морщился от телефонных звонков, и, в конце концов, выдернул вилку из розетки.
– Вы знали мой адрес, Обер? – До Озирского будто только что это дошло.
– Не полностью… Да, я как раз хотел вас предупредить. Скажите вашей супруге, чтобы она поменьше откровенничала с соседками.
– Простите, не понял! – Андрей сел, опираясь спиной на подушки.
– Под вами на пятом этаже живёт милейшая старушка с болонкой, которая всё про вас знает. Она меня и направила в вашу квартиру. И я подумал: Бог мой, а если бы я шёл вас убивать?..
– А-а, Алевтина Никитична! Она, наверное, того и хотела, – ничуть не удивился Андрей.
– Так вот, в нашей работе психология много значит. Я не хочу, чтобы вы погорели из-за местного менталитета. И ваша жена всё-таки должна считаться со спецификой работы мужа. Представьте – они кому угодно выкладывают вашу подноготную! Вплоть до того, чем питается ваша мать… А ведь любой штрих, привычка, имя, деталь биографии – всё интересует ваших противников. В России почему-то не любят ярких людей – чем бы они ни выделялись. Но всегда простят подонка, если он такой же, как все. Кроме того, здесь жалуют дурачков, уродцев, старых дев – тех, кому нельзя позавидовать. Надо только иметь в виду, что русские люди простую вежливость часто принимают за влюблённость. Мне достаточно было лишь улыбнуться до миндалин, показать свои простецкие дёснышки – и готово, я всё знаю и всё могу. Так я уже не раз выведывал подробности жизни будущих жертв, а после приводил приговор в исполнение. И мне это ни копейки не стоило…
