Тенгиз похлопал в ладоши. Как понял Готтхильф, он был в «бронике», да ещё в нагрудный карман пиджака сунул толстый портсигар. Молодец, сразу видно – мужик тёртый!..
– Что ж, Каракурт, с посторонней помощью ты этот тайм выиграл, – тихо сказал Веталь.
Филипп заметил, что губы его посинели, и на лбу выступил холодный пот. Потом он пристально изучил Сашу Минца и удивлённо скривил рот. Тьфу, соплюха, а уж разговоров-то о нём!..
Курилка постепенно наполнялась народом. Рядом с Минцем как из-под земли возник некий шумный армянин, а после вошёл ещё и красавец-хохол с соболиными бровями.
Саша, не теряя олимпийского спокойствия, указал всем на зеркало:
– Гагик, Борис, Миша, обратите внимание – прямо в дугу аорты! Только почему в зеркало?..
Филипп представил, как таким же нудным тоном Каракурт выяснял, откуда Озирский взял мазь.
Позабыв всяческую осторожность, он подошёл к Саше и шёпотом сказал:
– А ты жалеешь, что не в тебя, блин? Кстати, между нами – ты придурок? Слов не понимаешь? Сказано было – «броники» надеть, и их было достаточно. Ты в петле подвинулся или как?
Веталя ещё не успели увести, и он, как завороженный, смотрел на Обера. Саша же глянул печально, слегка надменно.
– Может быть, и придурок. Но не убийца!
– Да ты можешь хоть каждый день мочить. Тебя всё равно по этому, – Филипп покрутил пальцем у виска, – оправдают!
Он потушил сигарету об урну и пошёл к выходу, не оглядываясь на Веталя. Навстречу бежали привлечённые выстрелом служащие «Метрополя» и посетители – все с осоловелыми и шальными глазами. Похоже, им было не страшно, а интересно. Двое из них пытались понять, наяву или в бреду это всё происходит.
Два швейцара, ругаясь и пыхтя, разгоняли любопытных, объясняя, что тут не цирк Шапито. Спустившийся в курилку Петренко от дверей приказал Борису Гуку найти гильзу и пулю.
Потом Готтхильф услышал его голос:
– Минц, ты вообще уже!..
– А что, Геннадий Иванович? – Саша тихо торжествовал и не воспринимал никаких упрёков. – Вы чем-то опять недовольны?
– Я согласился бы на то, чтобы вместо Васиного некролога висел твой, – прямо заявил майор. – Но двое – это уже слишком. Хоть бы о Захаре подумал! Пристрели Веталь тебя сейчас, с него погоны полетели бы… Исусик несчастный! Всё героем хочешь быть! Додумался жилет демонстративно в машине оставить… Выговор ты получишь, и пусть Горбовский хоть лопнет!
Филипп обошёл парня в белой рубашке с закатанными рукавами. Тот сметал в совок зеркальные осколки, и его галстук болтался над полом. Взгляд Веталя жёг спину, и Готтхильф не мог обернуться. Иудины лавры никогда не прельщали его. И всё-таки удалось услышать тихие, но отчётливые слова, в которых излилась вся горечь преданного, обманутого в лучших чувствах человека.
– Когда же ты только ссучился, Обер, мент вонючий?..
В дверь вбежали с Садовой Андрей и Аркадий – оба взмокшие, усталые, но довольные.
Озирский пожал Готтхильфу сразу обе руки и сказал, по своему обыкновению, сквозь зубы:
– Я теперь твой до гроба…
Обер вымученно улыбнулся и прошёл к двери. Сзади раздался голос неугомонного капитана.
– Сашок, ты рехнулся, что ли? Без жилета – да на Веталя…
– Я специально выбрал такой костюм, чтобы кровь не была заметна. А ведь, признайся, гуру, что ты сам презирал бы меня… Разве ты надел бы жилет?
– Наверное, нет! – расхохотался Андрей. – Один-ноль в твою пользу.
– Оба параноики, – процедил Филипп, еле сдерживаясь, чтобы не разбить голову о стену. Его тошнило от собственной измены. И в то же время он знал, что, если Андрей прикажет, сдаст кого угодно…
И всё-таки Филипп увидел Веталя, когда того вели к выходу из ресторана. Глаза бывшего полковника стали пустыми, морщины разгладились. Казалось, Веталь помолодел лет на двадцать.
«Я не продал его, а предал. Мне не платили за это…»
Филипп пытался отделаться от омерзения к самому себе. Чтобы забыться, он направился обратно в зал, где гремела музыка, и слышался заливистый женский смех. Нет, Веталя надо было взять. Он перебил бы весь отдел Горбовского, включая Андрея. Но и без того на совести Веталя слишком много грехов…
Окончательно Филиппа вернул к действительности многоголосый рык компании юношей в чёрных пиджаках, на которых не действовала никакая стрельба:
Анархистка, ты моя кисонька!..
Потрясённо смотрели сгрудившиеся около стола Кириков, Зайцев, Ниночка, Марик и прочие научные сотрудники. Филипп, преодолевая головокружение, шёл к ним, словно плыл по воздуху. Меньше всего на свете ему сейчас хотелось отвечать на вопросы и что-то объяснять.
Я работаю в ментовке-е-е,
В трудной должности мента-а!..
Брызгали огнями люстры, волновался пёстрый зал «Метрополя», хлопали пробки шампанского. Гремела музыка, орали «кожаные» мальчики, и кровь колотила в виски.
Чёрт, почему Веталь так спокоен?.. И если это был только первый тайм, то когда начнётся второй?..
* * *
Они распрощались у ярко освещённого подъезда, на мокром от недавно прошедшего дождя тротуаре. Солёный ветер с залива выдул из мозгов хмель, и люди понемногу пришли в себя.
Милицейских «Волг» у «Метрополя» больше не было. По Садовой сновали такси, подбирая припозднившихся гуляк. Почти все гости Кирикова разъехались на машинах с шашечками. Исключение составили Зайцев и Ниночка. Первый отправился пешком на улицу Плеханова, собираясь по пути проводить даму до её дома. Нефёдова с семьёй занимала две комнаты в коммуналке на набережной Мойки. Так они и пошли – по пустынному Невскому к Адмиралтейству.
Цветы из огромного букета Кирикова то и дело падали на асфальт. Виновник торжества наклонялся за ними, ронял другие, и ржал, как лошадь. Потом вместе с Гришей Колоколовым они втиснулись в «Москвич» и уехали на Васильевский остров. Кириков проживал на Мичманской, Колоколов – на Первой линии. Готтхильф в свою «Волгу» посадил двоих – Марка Лукича и не знакомого ему Толькиного дружка по фамилии Туз. Тот попросил высадить его на улице Куйбышева – сразу за Кировским мостом.
Транспорта на улице становилось всё меньше. Чем дальше от центра, тем более безлюдными становились магистрали. Только статуи, как призраки, белели в Летнем саду, горел Вечный огонь на Марсовом поле, да плескалась чёрная вода в Лебяжьей канавке.
Филипп чувствовал себя плохо – видимо, сильно повысилось давление. Кровь колотилась в ушах, в сонных артериях, даже в пальцах рук, сжимающих руль. Марк Лукич похрапывал сзади, положив щёку на предназначенный для жены пеньюар. Жил Доценко на Поклонной горе, у станции метро «Озерки». Оттуда Филипп собирался заехать в Песочный и выспаться. На участке оказалось много сирени и черёмухи, и всё это сейчас благоухало.
