Сурендранат вскочил с пола, отряхнул брюки, пиджак.
– Только не казни себя, ма! Нирмала принесёт лекарство, и тебе станет легче… – Сын протянул руку к звонку.
Кальпана пришла в ужас от мысли о том, что придётся объясняться ещё и с невесткой, выслушивать и её утешения.
– Ни в коем случае! – Она не дала сыну нажать на кнопку. – Я возьму себя в руки. Мужество мне пригодится, потому что Десаи не оставит в покое ни Индиру, ни меня, ни всех вас. Я даже думаю о том, что Сурендранату лучше уехать за границу, Шиврадж и Мохан уже во Франции. Не думаю, что и Мриналу Бхандари позволят работать на прежнем месте, и потому пока надо погостить у родителей Лилы в Калькутте. Или, что ещё лучше, принять предложение советского посольства и послужить в Москве. Мужья Анандитты, Бимлы и Амриты примут решение самостоятельно. Но над этим мы подумаем позднее, обсудим варианты на семейном совете. При всей своей мании величия Десаи понимает эфемерность сегодняшнего успеха, и потому будет пытаться как можно скорее осуществить давно намеченные планы. Конкуренты на случай провала ему не требуются…
– Да что ещё ему нужно? – простонал Мринал. сжав ладонями виски. – Победителю, премьер-министру! Неужели он будет воевать с женщинами?
В лицо сыну било вечернее заходящее солнце, и тени от листьев шевелились на стенах, на потолке. Сурендранат думал о том, что прощальные, красноватые лучи светила скоро погаснут, и наступит темнота.
– Будет, сынок. Непременно будет воевать. Для того его и возвели на этот пост. – Кальпана медленно подошла к зеркалу, оглядела своё лицо, одежду: – А сейчас оставьте меня и идите к жёнам. Им пока ничего не рассказывайте, не путайте. Достаточно того, что вы готовы к испытаниям сами. Завтра обо всём поговорим подробно.
– Но, ма… – начал Мринал. Сурендранат тронул его за плечо.
– Идём. Ма знает, что говорит. Ей нужно побыть, одной.
То и дело звонили телефоны, но Кальпана не брала трубку. Секретаря на сегодняшний вечер она отослала. Более того, в случае своего поражения на выборах в парламент миссис Бхандари планировала его уволить. Кальпана содрогнулась при мысли о том, что сейчас можно включить телевизор и увидеть физиономию ликующего врага. Да, именно врага, даже не противника и уж тем более не оппонента.
Морарджи Десаи уже принимал поздравления с назначением на вожделенный пост. Через положенное время он будет приведён к присяге и таким образом встанет, во главе правительства, а, в сущности, всей страны на пять лет. Кошмарный сон, который не исчезнет с рассветом! Десаи – триумфатор! То, чего Индира боялась больше всего на свете, свершилось. Этот шут, почитатель старины, так неудачно подражающий Махатме! Но всё же он сумел обмануть народ, и этот образ для него выбрали очень удачно.
– Если бы не он… Хоть бы кто-нибудь другой! Почему так случилось?
Кальпана понимала, что больна. Лицо пожелтело, озноб не проходил, несмотря на то, что она закуталась в шаль из шерсти кашмирской козы. Это малярия, о которой Кальпана давно уже позабыла. Солнце зашло, и комната погрузилась в полумрак, между кронами деревьев замерцали звёзды. И гудел совсем рядом, как растревоженный улей, ликующий город Дели, узнавший о победе блока «Джаната». Даже здесь, в доме, затерявшемся в зелени огромного старого парка, Кальпана слышала музыку. Представляла, как движутся в танцах, нарядные женщины, как звенят браслеты на их запястьях и щиколотках, как надевают красно-белые цветочные гирлянды на шеи сторонников Десаи.
Утопает в иллюминации Радж Патх,
[137]
взметнулись в небо минареты Старого Дели и небоскрёбы Нового города. Светящиеся, будто натёртые фосфором, стены Красного форта нависают над трущобами Джамна-базара. А через дорогу начинается уже «квартал смерти», где с трудом выживают люди, чей удел – отправлять почивших к праотцам; проводить кремации. И там, среди лачуг, как и в богатых домах, сейчас праздник, только причины у тех и других для веселья совершенно разные. Родители визжащих чумазых ребятишек ждут, что с утра начнётся сытая весёлая жизнь, которую пообещал им Десаи.
Но чаяния банкира совсем не такие, как мечты картпуллера.
[138]
Богатый лавочник думает нынче совершенно не о том, что мерещится «бродячему святому» – садху, который при свете керосиновой лампы читает мантры под звон колоколов из ближайших храмов над телом усопшего, укутанным в саван. И студент, сидящий на корточках с книгой под фонарём, теперь уже вряд ли станет востребованным адвокатом, приурочившим к весенним праздникам пышную свадьбу своего сына – с музыкантами в красных с галунами ливреях и строгим капельдинером в чёрном костюме.
Кальпана вспомнила, как отражаются неоновые огни в мутных водах Джамны
[139]
и почти сразу же поняла, что больше не хочет жить. Джамна неслышно струилась перед её мысленным взором, вытекая из мрака и во мраке же исчезая. Кальпана Рани Бхандари стояла на мосту, не зная, к какому берегу шагнуть. И с ужасом понимала, что больше не нужна в мире людей. То состояние, которое врачи называют депрессией, для Кальпаны было особенно опасно. Убедившись, что последующая жизнь и борьба напрасны, Кальпана могла остановить своё сердце.
Она так делала два раза, когда жила в Гималаях, – и у неё получалось. Йоги, бывшие в тот момент рядом, приказывали сердцу застучать вновь, и Кальпана возвращалась. А после долго лежала в пещере, без движения, воды и пищи, убеждая себя в том, что нужна другим своим детям. Необходима многим, ждущим от неё помощи как от депутата парламента, как от руководителя организованного ею и Рамом фонда. Так было после гибели Тантии и смерти Рама.
И вот теперь кошмарное, тяжкое отвращение к самой себе вновь овладело Кальпаной. Она должна была что-то сделать сейчас, с кем-то встретиться, куда-то поехать, чтобы проснуться завтрашним утром. Другие женщины плакали, кричали – она не умела плакать. Несколько слезинок, появляясь на ресницах, быстро высыхали. Так быстро, что никто и никогда не видел их. Горе не выхолило с обильной горячей влагой; оно давило болью на виски, распирало череп, пульсировало в позвоночнике, вгрызалось в сердце. И Кальпана Бхандари, постигшая древнюю науку о человеке лучше, чем все другие науки, понимала, что в таком состоянии долго пробыть не сможет.
Если не удастся вызвать катарсис,
[140]
она скоро умрёт и тем самым предаст Индиру. Она могла спать на гвоздях, ходить босиком по раскалённым углям, не испытывая боли. Имела возможность подолгу не дышать, скрывшись под водой. Спать в снегу, не замерзая, или, наоборот, сутками не смыкать глаз и не чувствовать усталости. Но для этого она должна была подняться в горы, а времени не было. Друзьям и врагам Кальпана обещала всегда быть рядом с Индирой, и не имела права покинуть этот мир раньше неё. Поэтому сейчас нужно заставить себя жить, несмотря на поднимающееся в душе отвращение ко всему земному.
