Кругогрудая, статная, совсем не похожая на мать, с каштановыми, смазанными маслом и расчёсанными на прямой пробор волосами, Бимла всё равно казалась Кальпане ребёнком. А ведь она уже имела шестерых детей и двух внуков. Бимла носила белый шарф, прикрывавший тяжёлый узел волос на затылке, белое сари – знак скорби о любимом младшем братишке Мринале, которого вынянчила и воспитала.
– Тебе удалось заснуть хоть ненадолго?
Да, конечно. – Кальпана ласково погладила руку дочери, перехваченную тяжёлым старинным браслетом. – Ванна готова?
– Да, конечно, ма. И завтрак ждёт. Багаж уложен, как ты просила. – Бимле вдруг стало так страшно, так тоскливо, что она закусила губу.
– Джиотти не звонил? – Кальпана мысленно ругала себя за то, что не выспалась, как следует, перед дальним и опасным перелётом.
– Нет, ма, иначе мы разбудили бы тебя. Значит, всё в порядке. Хотя я предпочла бы, чтобы ты отменила эту поездку. У меня очень тяжело на душе, и Амрита говорит то же самое. Никак нельзя обойтись?
– К сожалению, никак.
Кальпана провела ладонью по лицу, чтобы окончательно прогнать сон. На ванну, сборы и завтрак у неё оставалось два часа.
– Меня никто не может сейчас заменить в Пенджабе. И Джиотти ждёт – ему там очень тяжело одному. И не только ему. Я многим нашим сторонникам-сикхам обещала быть с ними. Особенно сегодня…
– Почему? – Бимла вздрогнула. – Прабхат уехал на службу еще затемно, Лата позвонил, сказал, что отпуск отменили… – Бимла всхлипнула, вспомнив о старшем сыне, служившем в Кашмире. – Теперь ты… Что происходит, ма? Вы что-то скрываете от меня и сестёр?
– Ты всё прекрасно знаешь, дорогая.
Кальпана потуже затянула на талии поясок японского шёлкового халата, который привезла два года назад из Токио.
– Поговорим попозже, когда я вернусь. Сейчас слишком мало времени – машина за мной придёт через час сорок минут.
– Но почему сегодня?..
Бимла осеклась, заметив, что мать смотрит на неё, как на чужую, – отстранённо, равнодушно. Кальпана же никогда не была так рада, что нужно торопиться, иначе, глядя в переполненные мукой и отчаянием глаза дочери, расплакалась бы сама.
Миссис Бхандари подошла, к своему рабочему столу, над которым висели остановленные ночью часы, и вновь завела их. Потом медленно, как будто позабыв о стремительно уходящем времени, двумя пальцами перевернула листок европейского календаря.
И, как во сне, с трудом, задерживаясь на каждой букве и цифре, прочла про себя и почему-то ощутила холодок в груди, который стал растекаться по всему телу:
– 31 октября 1984 года, среда…
Глава 3. Линкс
Январский Дели смотрел на мир сквозь лёгкую дымку, словно юная красавица сквозь кисею – с жадным любопытством и лёгким смущением. Перламутрово-голубое небо, марево в воздухе, и сухая, будто посеребрённая земля. Запахи выхлопов, пыли, благовоний и пряностей. Таков был древний город, который бурлил колдовским варевом, смешавшим в себе людей, машины, автобусы, тук-туки,
[144]
велосипеды, тележки и повозки, лавки и крепостные стены. И только храмы, дворцы, площади, небоскрёбы невероятным образом разрывали мглу, перед которой отступало даже солнце. Пальмы нависали над кривыми чахлыми деревцами. Ещё ниже росли мелкие кусты, и даже трава, довольно-таки свежая зимой.
Дели был демократичен, как настоящий аристократ – он не делил людей на бедных и богатых. Рядом с дорогими магазинами валялись в пыли увечные нищие. Дети – и оборванные попрошайки, и одетые в синюю форму респектабельные школьники – бежали, кричали и смеялись совершенно одинаково. И не было у бедняков в глазах злобы и страха, а у зажиточных горожан – спеси и брезгливости.
Но плавать в этом бурном океане без лоцмана было для приезжего, тем более белого, чистым самоубийством. И потому рыжеволосый американец в джинсах вышагивал на своих длинных ногах, рядом с уважаемым «делхи валла»
[145]
– старым делийцем в ширвани и узких белых брюках, похожих на кальсоны. Кроме того, пару охраняли рассредоточенные в толпе секьюрити. Они никогда не позволили бы предприимчивому чистильщику обуви заляпать полуботинки «сахиба» обезьяньим помётом, чтобы потом за сумасшедшую плату привести их в порядок. Водитель тук-тука вполне мог заманить его на якобы бесплатную экскурсию по городу и сдать менеджеру турбюро. Продавцы дешёвых, бус и цветочных гирлянд мечтали нагрузить оторопевшего гостя своими товарами, которые ему изначально не были нужны.
«Делхи валла» великолепно говорил по-английски, а потому был для американца самым лучшим экскурсоводом. Разумеется, уважаемая пара не почтила своим присутствием окраины столицы с их палатками, лачугами и кострами, на которых, здешние жители варили пищу – если к вечеру у них появлялась такая возможность. Те, которым не повезло, ничуть не ропща на судьбу, укладывались спать рядом с кострами, прямо в дорожную пыль.
Но там сахибу делать было нечего. Он признавал, к примеру, бомбейскую набережную Марин-драйв, Агру с её Тадж-Махалом, красивейший город Джайпур, «Золотой храм» Амритсара. Ну и, конечно же, Дели, Новый и Старый, без знакомства с которым, как считал рыжеволосый гость, долгожданная командировка теряла всякий смысл. Конечно, он, если доводилось, с любопытством наблюдал, как крестьяне красят рога своим буйволам, привязывают им на шеи колокольчики и вешают гирлянды из цветов. А после пылят по бескрайним дорогам Индии на повозках, спокойные и отрешённые от всего земного и заранее принявшие все кары богов за прегрешения в прошлой жизни.
Они жуют бетель, нюхают какие-то травки, улыбаются и смотрят на белого гостя, нечаянно встретившегося им, мудро, как золотые статуи в храмах. А потому кажется, что каждый кисан, возвращающийся с базара в свою деревню, знает ту самую истину, которую сахибу не дано постичь за всю его жизнь в лязгающей металлом и стреляющей огнями реклам Америке. Ведь многие древние цивилизации давно погибли, и мало кто даже может вспомнить их имена. А Индия выжила, несмотря на войны, нашествия, бедствия, голод и болезни. Она не отгораживалась, не пряталась от остального мира, античного и современного. С одинаковой улыбкой глядела на восток и на запад, встречая рассветы и закаты. А в это время века и тысячелетия сменяли друг друга, как мерно катящиеся волны океана…
Сорокатрёхлетний господин с загорелым мужественным лицом, прищурив острые зеленоватые глаза, оценивающе оглядывал седую древность и втайне гордился собственной великой миссией. Он должен был направить эту своенравную, широкую, коварную реку в уже прорытое для неё русло. Сахиб и Вечная Индия впервые встретились две недели назад, когда философ, доктор Стэнли Файнс сошёл с трапа самолёта в Бомбее. Такси, взявшее его в аэропорту, дожидалось именно мистера Файнса. И если бы кто-нибудь видел в ту минуту пассажира и шофёра-индийца, то понял бы, что они хорошо знакомы, хоть и не демонстрируют это. Невинная английская фраза, сказанная водителем доктору, а также ответ последнего оказались ничем иным, как паролем и отзывом.
