С тех пор Файнс прилежно колесил по стране, изучал достопримечательности, ел кокосовые орехи, посещал храмы, открытые для неиндусов. Ужинал в ресторанах, приценивался на базарах и в магазинах. Когда раскалённое даже в январе солнце клонилось к горизонту, мистер Файнс снимал тёмные зеркальные очки; на его длинных ресницах как будто лежала пыль здешних дорог. Днём Файнс носил ковбойскую шляпу, вечером скидывал её и бодро взбивал пальцами великолепную жёсткую шевелюру.
Файнс любил джинсы и белую рубашку с подвёрнутыми рукавами; пушистые бакенбарды и ухоженные усы придавали его облику ещё больше шарма. Файнс не нанимал дорогие автомобили, не сорил деньгами в публичных местах и не делал феерических покупок в ювелирных и антикварных лавках. Но стоустая восточная молва, которая, как всегда, с сумасшедшей скоростью неслась впереди человека, гласила, что «сахиб» пользуется благоволением нового премьер-министра Морарджи Десаи и за две недели своего пребывания в Индии несколько раз без липшего шума посещал, его резиденцию…
Кроме родного, Файнс говорил на хинди и урду. Мог свободно, если не в совершенстве, то весьма сносно участвовать в степенных беседах на самые разные темы. Места скандалов и драк он обходил стороной. Но чаще всего сахиба видели именно в обществе «делхи валла», профессора Канвара, который торопился представить гостю родной город и внушить к нему если не любовь, то привязанность. Вот и сейчас они прошли через Аджмерские ворота в один из многолюдных кварталов Старого Дели Шахджаханабад и медленно двинулись мимо лавок, торговых рядов, закусочных, парикмахерских, мастерских, ловя обрывки разговоров о видах на нынешний урожай риса и пользе мирного освоения околоземного космического пространства.
Без провожатого Файнс остерегался появляться здесь не только потому, что индийцы по старой памяти не очень жаловали белых, но и по чисто практическим причинам. С ориентировкой на местности у бывшего «коммандос» доктора Файнса всё обстояло неважно, несмотря на то, что несколько лет назад ему удалось выбраться невредимым из вьетнамских джунглей. Улицы в Старом Дели имели не по одному, а по несколько названий, и каждый отрезок начинался в произвольно выбранном месте. Один торговец отсчитывал от дома судьи, другой – от лавки какого-то Бабура, третий – от арки из «лакхори иент», то есть из мелкого, очень старого кирпича.
Но в обществе профессора Канвара Стенли Файнс был абсолютно спокоен. Да и «группа поддержки», спрятанная среди здешней толпы, не дремала. Правда, особой враждебности к американцу люди не демонстрировали. Даже если были не очень довольны встречей, предпочитали вежливо улыбаться. Всё выглядело весьма пристойно – уважаемый пожилой индиец знакомит «белого брата» с особенностями архитектуры эпохи Великих Моголов. Они подолгу стоят около ворот, домов, изучают ставни.
На самом же деле доктор Файнс медленно, но неуклонно продвигался к главной, конечной цели своего визита в Индию и конкретно в Дели. А мелкие, на первый взгляд хаотичные значки, нанесенные мелом или осколком кирпича на дверях и стенах, сигнализировали, что пока всё идёт по плану, и никаких неприятностей не предвидится. Впрочем, картина могла измениться в любой момент. Начинался второй этап операции, выполнение которой человек, называвший себя сейчас Стенли Файнсом, считал делом всей своем жизни.
Они миновали баньяновое дерево, отделявшее индуистский квартал от мусульманского, и через некоторое время оказались в доме для свадеб. Во двор они вошли вместе, сделали приветственный жест «намастэ». Американец выполнил его безукоризненно, явно польстив брахманам. Вдалеке целая семья ремесленников ковала тонкие серебряные пластинки для сладостей. Стук их молотков – бодрый, звонкий, жизнерадостный – заставлял ноги шагать веселее.
В очереди у водопроводной колонки вспыхнула нешуточная свара. Из лавки вышел старик с белой бородой до пояса и через некоторое время восстановил порядок. Кое-кто из мальчишек пробовал крикнуть что-то обидное Файнсу, но тут же получал по шее от члена «группы поддержки» и испуганно замолкал. Сам же философ, казалось, вообще не обращал на них внимания; он был спокоен и сосредоточен, как просветлённый бхикшу.
[146]
Оказавшись в обществе брахманов, он выждал, пока профессор Канвар перемолвится с одним из них. Из-за маленькой дверцы вышел юноша, сделал «намастэ» и пригласил Файнса следовать за ним. Канвар остался с брахманами.
Через извилистый узкий проход они выбрались на соседнюю улочку, свернули за угол и вскарабкались по щербатым ступеням. Дом был старый, лестницы в нём – крутые и отвесные. Но Файнс был ловок, как обезьяна. Юноша, не ожидавший от белого сахиба такой прыти, очень удивился, но виду не показал.
Дом оказался таким же бедным, как и старым. Со стен сыпалась штукатурка, и Файнсу приходилось нагибаться всё ниже, чтобы, поднимаясь по почти вертикальной лестнице, не ударяться темечком об обшарпанный потолок. В конце концов, они с юношей добрались до тесной комнатушки, где Файнса поджидали двое – служащий-индиец и ещё один белый. Они тихо беседовали по-английски. Юноша немедленно вышел, а Файнс запер за ним дверь.
Эта явка показалась ему более подходящей и безопасней, чем другая, в районе кафедральной мечети Дели Джама-Масджид. Там тоже густо лепились лавчонки. И в одной из них, торгующей бетелем или, как его называли в Дели, паном, та же самая группа собиралась неделю назад для получения инструкций и заданий. Индиец-служащий, а именно следователь Бхарати, привычно жевал пан, приправленный какими-то зёрнами и экзотическими добавками. Он угощал и двух сахибов, но те не оценили всей прелести индийской жвачки и предпочитали свою резинку.
Тогда они пили чай, сидя по-восточному на соломенных подстилках, а сейчас уселись в низенькие бархатные креслица. Неподалёку от мечети располагалась парфюмерная лавка, и Файнсу казалось, что и он, и его собеседники до сих пор пахнут всевозможными духами, которые хранились в огромных, бутылях. Хозяин брал тонкие соломинки с ватными тампонами на концах, окунал их в бутыли и подносил гостям, изо всех сил пытаясь представить свой товар лицом.
– Сахиб, я вижу у вас на пальце обручальное кольцо. Значит, вы женаты и любите супругу. Купите ей «запах любимой» – «махбуб». А лично вам я предложил бы «кхас». Это трава, произрастающая по берегам рек…
Файнс из любопытства купил пять сортов духов, а также краски, которые женщины наносят на свои лица. Ему было интересно, что скажут о них жена и старшая дочка, потому что младшая была ещё совсем малышкой. Для себя философ приобрёл в «Лавке чёрного мага» кое-какие ритуальные предметы и порошки, выслушал инструкции по их применению, посмеялся и вышел на пропахшую пловом улицу. Разумеется, он не собирался употреблять эти снадобья и предметы в своей работе, надеясь на собственные, куда более надёжные приёмы.
Теперь же он был собран и сосредоточен. Период походов по лавкам, расслабленный и благодушный, закончился. Ныне Стенли Файнс должен был приступать к делу, ради которого вылетел из Нью-Йорка в Бомбей. А ещё раньше дневал и ночевал у шефа, в старинном поместье штата Мэн, на берегу Атлантического океана. Там, гуляя вдоль линии прибоя, по асфальтовым дорожкам мимо аккуратно подстриженных кустов, а также поглощая за обедом знаменитые лобстеры,
[147]
они отшлифовывали, доводили до безупречного совершенства каждую деталь предстоящей операции.
