Я родилась 29 октября 1991 года, во вторник, рано утром. Была маленькая, тощая, слабая. Потом началась голодная и страшная зима. Сначала на прилавках не было вообще никаких продуктов. После нового года они появились, но уже по астрономическим ценам.
Мать сидела в декрете, брат ходил в третий класс. Бабушка Галя после гибели сына так сдала, что ей самой требовалась помощь. Без помощи деверя вдова вряд ли сумела бы вытянуть своих сироток. И самим «ментам» было трудно – не только материально. Тогда их не жаловали, считали кем-то вроде энкаведешников, виновных в массовых репрессиях. И погибшего «легавого» никто особенно не жалел. В чиновничьих кабинетах мать наслушалась такого, что перестала туда ходить. Не только начальство – весь народ жаждал свободы и демократии. Это теперь, спустя двадцать три года, либералов дружно проклинают. А тогда они правили бал.
Я, разумеется, ничего этого не помню. Но и дядя Сева, и Геннадий Иванович Петренко, и другие свидетели тех событий до сих пор диву даются. Тогда в стране оказалось невероятно мало патриотов, а теперь они размножились в геометрической прогрессии. И то, и другое произвело на моих родственников и знакомых гнетущее впечатление. Слишком всё противоестественно…
До моего рождения мать работала в авиакассах на углу Невского и улицы Гоголя. Теперь это Малая Морская. Потом оттуда уволилась и перешла секретарём в частное охранно-розыскное агентство. Мы переехали в Лахтинский Разлив, на первый этаж жилого дома – чтобы не тратить время на дорогу. Там, в двух квартирах, соединённых между собой коридорчиком, я и начала познавать мир.
Одну квартиру занимало собственно агентство. В другой было что-то вроде гостиницы для персонала. Мать рассказывала, что её предшественница-секретарша там даже родила. В приёмной вечно толкались посетители, а я играла у матери под столом. Летом меня не с кем было оставить дома, а садик не работал. Богдан сторожил квартиру, и мать контролировала его по телефону. Тогда «мобилы» уже пошли в массы, и это стало просто.
Братик, конечно, никаких глупостей не делал. Понимал, как трудно матери. А я росла под песню «Бухгалтер, милый мой бухгалтер», которую часто включали в квартире над нами. На зависть другим девчонкам, играла с целым выводком разнообразных кукол Барби. Мне подарили принцессу в розовом платье и в фате. Потом преподнесли беременную женщину, мусульманку в хиджабе, древнюю египтянку, сержанта-астронавтку и даже инвалида в коляске.
Первые десять лет я смотрела бесконечную «Санта-Барбару» и жила исключительно в виртуальном мире. В семье же установились определённые ритуалы, без которых я себя не мыслила. Мы часто ездили на Южное кладбище, к могилам отца и деда. Сажали там чёрные бархатные петуньи – с вкраплениями белых, розовых и красных. К осени высаживали безвременники, потом хризантемы – тоже разные.
Получались дивные ковры, которыми любовались прохожие. Мы каждый раз придумывали новый узор – чтобы памятники выглядели ещё более привлекательно. Я не знала своих родственников живыми. Но мне казалось, что каменные их лица светлеют, когда рядом благоухает такая красота. Над цветами порхали бабочки, жужжали пчёлы. Я из кожи вот лезла, чтобы сделать мёртвым приятное. И. честное слово, иногда чувствовала, как кто-то гладит меня по голове.
Кроме того, мы ездили с дядей «на грязи» – на озеро Пеленкино. Там жили родственники его деда по отцу – Иван Грачёв был родом с Дона. На Кубань он попал лишь во время гражданской войны. На грязях мне не нравилось. Люди валялись в лужах, как свиньи. Потом обсыхали на солнышке и долго пахли какой-то дрянью. Грязь никому не помогала. Об её чудодейственных свойствах знали только с чужих слов. И всё-таки это было единственное место, где меня не ругали за испачканные руки и чумазую физиономию.
С тех пор, как помню себя, обожала директора нашего агентства Андрея Озирского. Это был красавец в дорогом костюме, позитивный и щедрый. Войдя в приёмную, он хватал меня под мышки, кружил, подкидывал к потолку, сажал к себе на колени. Я сразу тянулась ручонками к его лицу. Хотелось проверить, настоящие ли у него глаза. Такие они были огромные, ярко-зелёные, с длиннющими чёрными ресницами…
Раньше Озирский гладко брился, а потом отпустил элегантную щетину. Сказал, что хочет скрыть след от ожога на лице. Он вообще был весь изранен, ещё с кошкодёрских времён – когда работал вместе с моим отцом. Потому и взял мать в приёмную, хоть мог выбрать молодую «секретутку» без детей. И получала она в агентстве гораздо больше, чем полагалось по должности. Андрей оформлял это как премию. Знал, что милостыню Света не возьмёт.
Андрей появлялся из-за сияющей тяжёлой двери своего кабинета, куда мне входить запрещалось. Стремительно вылетал на улицу, к джипу, обдавая меня пряным ароматом кипарисовой смолы. А потом так же стремительно возвращался. И всегда дарил что-нибудь – раскидай, вертушку, яйцо «киндер-сюрприз», а то и очередную Барби.
Больше всего мать боялась, что фирму лишат лицензии, и мы пропадём. Под Озирского постоянно копали, но очень долго его выручали связи на Литейном. Он ведь там долго работал и был прекрасном счету. Один раз Андрея даже арестовали по ложному обвинению, но быстро выпустили.
Озирский первым приохотил меня к автомобилям, научил Богдана виртуозно выходить из заносов. И объявил нам свой девиз, который всегда выручал его в сложных обстоятельствах: «Делай, что можешь, с тем, что имеешь, там, где ты есть!»
Так прошло целых десять лет. Мне было тринадцать, когда агентство прикрыли. Все эти годы угроза витала в воздухе. Озирский мешал слишком многим. Он знал себе цену и не шёл на сделки ни с бандитами, ни с властями. В итоге ему пришлось продать бизнес и остаться во Франции. Там жили его дети от третьего брака – с Франсуазой де Боньер, французской аристократкой.
Я до сих пор вспоминаю, как Андрей хохотал и хлопал в ладоши. А я, четырёхлетняя, плясала посреди приемной и пела песню «Настоящий полковник» – по случаю дня рождения шефа. К сожалению, полковником Озирский так и не стал.
Теперь Андрею принадлежит фамильный остров де Боньер в Средиземном море. Он часто отправляется на своей роскошной яхте в Ниццу и в Монте-Карло. Яхта из дорогих пород дерева, с позолотой и бронзой – многим на зависть. И не удивительно, что он теперь так живёт. Ведь в роду у Андрея, то есть Анджея, были то ли Потоцкие, то ли Шептицкие. Короче, польские дворяне, шляхта. В противном случае. Франсуаза де Боньер никогда не стала бы его женой.
Когда агентство прикрыли, мой брат Богдан как раз собирался жениться на Кристине Лакерник. Ему было уже двадцать два года. Он работал в милиции – как и поклялся на могиле отца. И помог ему опять-таки дядя Сева.
Я уже, вроде, говорила, что дядюшка мой явно родился в рубашке. Он и без того широко шагал по карьерной лестнице. Нюхом чуял, как нужно поступить в том или ином случае, что и кому сказать. И при этом не был ни трусом, ни подлецом, ни холуём. Но в 1995 году умерла его мать – Надежда Никодимовна. Мне она не родственница. Так вот, похоже, мать вымолила на небесах своему сыночку особое счастье.
Всеволод совершенно случайно познакомился с дочкой военного атташе Вячеслава Воронова – Евгенией. И, как всегда, не упустил своего шанса. Самое главное, что это был уже четвёртый его брак. Вип-персоны на такое вряд ли согласились бы. Но влюблённые поженились тайно и поставили родителей уже перед фактом.
