– И что ты ей ответил? – Генерал был похож на охотника, поймавшего зверя в прицел. Оставалось только спустить курок. – Ещё раз предупреждаю – без вранья! Да, был и третий человек, тогда сидел с вами за столиком. Теперь он гарантированно ничего не скажет. Будь любезен, назови его имя.
– Леонид Печенин, – неохотно ответил «НН». – Он нелегально приторговывал ценным антиквариатом и картинами. При вывозе резко занижалась их стоимость. Я тут Америку не открою. Его пасла ФСБ. Конечно, и вас известили. Но Эльвира Веденина тоже ангелом не была. В девяностые годы она носила другую фамилию – Карнофилли. Лично я в те времена от больших дел был далёк, и знаю только со слов. Картины в запасниках тогда вовсю подменялись копиями. А оригиналы везли за границу или вешали в особняках «новых русских». Эльвира этим реально промышляла. Ей сейчас уже под шестьдесят должно быть. К честному человеку мы бы не сунулись. И удовольствия мадам очень любит. Новый-то муж её на пятнадцать лет моложе, как известно. А в «лихие девяностые» вообще не было ни камер, ни сигнализации. Экспонаты воровали прямо в залах, среди бела дня. Конечно, не кто попало. Надо было условиться с той же Эльвирой, чтобы бабки-смотрительницы в нужный момент отвернулись.
– Да, это всё в деле есть. – Грачёв подавил очередной зевок и снова налил воды в стакан.
– А сейчас, она сказала нам с Печениным, что ничего не вынести. Даже своих сотрудников шмонают не по-детски. Ключи выдают только по допускам, сумки просвечивают. По залам ходят патрули, менты дежурят в дверях и в особых кладовых. Их, правда, сократить хотят. Но всё равно остаются ЧОПовцы, своя служба безопасности…
– ЧОПовцы из «Мангуста»? – перебил генерал. – Вот разлюли-малина!..
– Ещё не факт, что они, – поправил «НН». – Впрочем, да, с большой вероятностью это могло случиться. Теперь всё накрылось медным тазом. Кроме того, там пятьсот видеокамер, отдельная система охраны – для особо ценных экспонатов. Даже близко подойти нельзя – сразу звенит. Или гудит, точно не знаю. При вывозе за границу всё метят спецсоставом, чтобы не подменили. Кстати, Эльвира этим тоже занималась. По ночам залы несколько раз проверяют. А сейчас-то она работает в Старой Деревне, в хранилище. Там такие строгости, что и колечко не вынесешь. Не только по отпечаткам пальцев, но и по овалу лица система распознаёт сотрудников. Передвигаются они по определённым маршрутам. Вещи сдают на ленту транспортёра. Сами ходят через сканирующий портал. Это как же нужно было воровать, чтобы потом такие рубежи обороны поставили?! Я ещё удивлялся, что Эльвире удалось сохраниться. Теперь понял, какой ценой она купила свободу…
– «Свобода лучше, чем несвобода!» – согласился Грачёв. – Тут на уши встанешь. Вот и подумай об этом на досуге. Ты ещё молодой, Микола. Жизнь впереди длинная.
– Кто знает? Не в молодости тут дело. Может, её, жизни-то, и вообще не осталось. Это уж как Господь решит. Но кто-то из великих людей, кажется, Черчилль, сказал: «Тот, кто идёт на позор, чтобы избежать войны, получает и войну, и позор». Так вот, Всеволод Михайлович, на позор я не пойду точно – что бы ни случилось. Вы можете считать меня кем угодно – ваше право. Но «сукой» я никогда не был и не буду. Не потому даже, что сам боюсь смерти. Семью жалко – будет горько плакать. Да ещё постреляют сироток моих. А так хотя бы позаботятся. На той стороне мне не простят предательства. Тогда охранять мать, жену с детьми вообще никто не станет. Так что у меня нет хорошего варианта. Нужно выбирать из плохого и очень плохого. А очень плохой для меня и семьи – сотрудничество с вами.
– Я тебя услышал, – устало потёр лоб генерал. – Спать хочу зверски. Ты, думаю, тоже. Смотри-ка – без десяти десять! Мы как раз уложились. Но ты всё же с плеча-то не руби. Тут семь раз отмерить надо. Семью эвакуировать можно и уже здесь взять под охрану. В одном ты, несомненно, прав. Всё это можно осуществить только после того, как Металлург и Улан окажутся за решёткой. А дело это, тут я опять согласен с тобой, очень нелёгкое…
23 июня (утро).
– Почему ты всё это время обманывала меня, Марьяна? Неужели не доверяла дяде?
– Я не обманывала. Я просто молчала. Меня очень напугал Богдан ещё в апреле. Помнишь, когда у меня было расцарапано лицо?
– Да, конечно, помню. И до сих пор ломал голову. Что же тогда произошло?
– Я колотилась головой о берёзу – в истерике. Ведь хотела избавиться от ребёночка. Думала, что он от Рахмона. Поехала с Лёлькой к бабке, в Приветнинское. Она травами изгоняет. Ты понимаешь, о чём я… Вот она мне сказала. Ничего не могла знать, а угадала точно. Наотрез отказалась делать сама и к другим идти запретила. Да я после её слов и сама ни за что решилась бы…
– Получается, Лёлька знала?
– Да, но я её попросила молчать. Она молодец, другая бы не удержалась. Вот тогда меня и захлестнуло раскаяние. Отец убитый, сказала Тарья, не велит… Как ты это объяснишь? Ведь я и сама-то ничего такого не думала. Мы год с Рахмоном жили, я даже не предохранялась почти. Он когда-то «трипаком» переболел. Вылечился, конечно, но последствия остались. Мне такое потомство было ни к чему. Но тут наши дела помешали, на счастье. Вот со мной припадок и случился – у всех соседей на глазах. Хотели уже психовозку вызвать. Благо, там ПНИ неподалёку. Лёлька и увезла меня по-быстрому. И в дороге – звонок Дрона! Он потребовал явиться, а я в таком виде… У него, на «Академке», сидел Богдан. Меня как раз затошнило – после всего-то! Он догадался и наедине приказал этот вопрос срочно решить, иначе из группы прогонят. Я сказала, что брошусь с крыши, если так случится…
– Марьяна, опомнись! Нельзя такие слова говорить. Но и Богдан виноват, конечно. Никуда я тебя не выгнал бы. Никто не смеет принуждать будущую мать к убийству ребёнка. Никто! Если она здорова, конечно. А уж в твоём случае… Налью-ка я себе «тигриной» водочки – надо нервы успокоить. Прямо скажем, удивила ты меня, Марьяна. Я думал, что мы с тобой друзья!
– Дядя Сева, я совсем не потому… Просто стыдно было очень. Ведь меня растить тебе пришлось, а теперь ещё и моего ребёнка!.. Я же одна не справлюсь. Хотя бы потому, что должна буду или сидеть с ним и не работать, или работать и нанять няньку. Никто мне не разрешит, как Андрей Озирский моей матери, люльку в приёмной держать…
– А я помню, как мы со Светланой, таким же июньским утром сидели на «Просвете». У вас ведь сроки почти совпадают. Сама знаешь, как трудно тогда жилось. И, самое главное, всем было плевать на вдову героя. Никаких льгот, ноль внимания. Дело ведь не только в сытости, но и в душевном отношении. И я тогда генералом не был. Кроме того, наползали гайдаровские реформы, бешеный взлёт цен. Короче, полный мрак. Светка говорит: «Хочу рожать, но без тебя не справлюсь. Последняя память о муже, подарок судьбы. Получается, я его по второму разу убью. А так малыш мучиться будет, голодать, болеть. Понимаю, что у тебя своих двое, то есть Лилькиных. Но говорю как есть. Откажешься – в обиде не буду. Но, думаю, ты не такой. И всё помнишь…» Я отвечаю: «Светка, даже не сомневайся! Убьют меня – ребята позаботятся, Петренко». Да и Захар Сысоевич Горбовский тогда живой был и здоровый…
