Татьяна была в робе и в фартуке, без шапки. Плотная, приземистая, она шла рядом со мной, сверкая очками. Густые, вьющиеся волосы были стянуты в хвост на затылке. Санитарка мягко ступала в резиновых сапожках, подставляя неурочному солнышку лицо, уже покрытое лёгким загаром.
Я распахнула пуховик «Найк» навстречу слабому ветерку с залива, разбросала локоны по плечам. Ноги в кроссовках той же фирмы отскакивали от дорожек, словно были на пружинках. Теперь я даже пожалела, что не надела свою любимую кожаную куртку «Mexx» тёмно-шоколадного цвета. В ней я смотрелась особенно эффектно. Правда, к ней не шли кроссовки. А надевать за город сапожки я не хотела.
– В четыре часа пожарные приедут, на учения, – снова заговорила Татьяна. – Как раз после той истории всех заставляют тренироваться…
– Да, так что у вас там горело? – Я ухватилась за эти слова, как утопающий за соломинку.
– Избушка – иначе не скажешь, – охотно отозвалась Татьяна. Мы обошли корпус с западного торца, немного углубились в аллею и достали сигареты. – Давайте потихоньку, а то пожарник кругом шныряет. Так вот, в той избушке дедок жил, уже давно. Его родители с финнами знались. Те в гости к нему приезжали иногда. Я сама одного видела несколько раз, по фамилии Хухтасаари. Да и соседушка мой чуть не каждую неделю мотался за границу…
– Он вашим соседом был? – Я скорчила сочувственную физиономию. Но про себя радовалась, что мне опять свезло.
– Ну как сосед? Дом-то у него свой. А я – в двухэтажном, напротив. Болтали, что он и сам из финнов. Ещё до сорокового года в этом домишке обитал. Нелюдимый такой – жуть! У себя никого не принимал, кроме этих вот иностранцев. Да ещё по ночам к нему иномарки ездили, из Зелика. Я окно всё видела. Потом, от греха подальше, занавеску задернула. Заметят меня – бед не оберёшься. В посёлке болтали, что дед – подпольщик…
– Почему ночью-то? – Я закинула ногу на ногу, сбила пепел в урну.
Мы устроились на скамейке, под сосной до неба. Справа шумело Приморское шоссе. Слева уже сверкал бликами Финский залив. Лёд делался мягким, серел, таял на глазах. Какой-то дедок со скандинавскими палками разгуливал невдалеке от нас.
– Кто его знает! – пожала плечами Татьяна. – Спросили пару раз – заругался. Говорит, что дети навещают. И дела до этого никому нет. Мол, днём им некогда. Никто, конечно, не верил, но в открытую не сомневался. Мало ли о чём судачат? Доказательств-то нет никаких. Но я кое-что видела, когда поздно со смены возвращалась. Большей частью мужики приезжали – понятно…
Таня тоже потрясла сигаретой над урной. Обе мы очень боялись запалить сухую траву.
– Но были и молодые женщины. Вели себя тихо, не буянили. Рядом с покойничком старушка одна жила, тоже давно. Говорит, очень уж он соседям не нравился. Один раз она хотела в калитку заглянуть, когда опять машины приехали. Так потом зареклась – такого страху натерпелась! Девица одна её так за горло схватила каким-то приёмом мудрёным, что дыхание остановилось. Еле отдышалась. Творилось в домике что-то несусветное. То ли ругались, то дрались. А женщина, которая душила-то её, с виду ужасная. Сама в норковой шубе и в платке павлово-посадском. Они, знаете, дорого стоят – больше четырёх тысяч. Глаза, старушка говорит, у этой ведьмы светятся в темноте. Брови чёрные, а волосы из-под платка виднеются белые. Будто привидение какой, прости Господи! Уж не знаю, правда ли это…
Я вздрогнула так, что горячий пепел просыпался мне на колено, прожёг джинсы. Ещё в Сочи, в прошлом году, когда была там с «папиком», обратила внимание на контактные линзы Евгении Зубаревой. Рахмон сказал, что они очень помогают видеть в темноте. Якобы это – продукция «оборонки». Конечно, много спрашивать Татьяну тоже нельзя. Да ей уже идти пора. А то хватятся, поднимут скандал. Старикам делать нечего – только следить за всеми.
– Ну, я побежала! – Таня словно почла мои мысли. – Наговорила всякого… Вы в голову не берите. Вам там не жить. А за бабушку не беспокойтесь. Я всё сделаю, и напарницам передам.
– Будьте любезны! – Я перекинула через плечо ремень сумки, взглянула на часы.
План созрел сам собой. Я примерно представляла, где живёт Татьяна. Если не получится найти самой, позвоню Лёльке, спрошу. Других лучше не беспокоить. Кто знает, какие тут люди живут? Может, и со стариком этим были как-то связаны…
Когда я трусила мимо двери корпуса для ходячих, бабушки как раз кончали исполнять «Тонкую рябину» и запели «Хороши весной в саду цветочки». При этом они притопывали в такт ногами и стучали палками. Особенно старалась мадам в больших очках, с сальными седыми волосами до плеч. Она даже не смеялась, а коротко ржала – через каждые несколько слов; размахивала руками. А ведь рядом, за окнами, жили люди. И они вынуждены были слушать всё это каждый день.
Забравшись в свою машину, я включила мотор на прогрев. Потом ткнула пальцем в клавишу магнитолы. Без неё я вообще никуда. Есть люди, признающие только технику высочайшего класса. В противном случае они предпочитают просто слушать звук мотора. Но мне-то музыка нужна хотя бы для того, чтобы обезопасить себя от прослушки. И не надо рассказывать, каково стоять в пробках без музычки. Когда едешь, душа просить чего-то бодрого и зажигательного. А если где-то застрял, лучше выбрать вещь плавную, расслабляющую.
Кстати, Богдан сразу посоветовал мне правильно установить колонки. Система может быть и так себе. Но при правильном подборе компонентов и их грамотном монтаже она будет звучать вполне достойно. И вовсе не нужно при этом врубать такие децибелы, чтобы слышно было всем жителям улицы, по которой ты едешь. Братик рекомендовал мне классного мастера. Тот превратил мою «вольвочку» в настоящую музыкальную шкатулку. В первое время деньги нашлись только на два динамика. Их установили спереди. Потом добавились и задние колонки, которые не раз спасали меня в ночной дороге.
Аккорды начисто прогоняли сон, тонизировали лучше всякого кофе. Сейчас они же вдохновляли меня на борьбу и активную работу мысли. Я порылась в «мобильной фонотеке» и выбрала Макаревича – «Спускаясь к великой реке». А когда ехала сюда, слушала Стинга и Рэда Стюарта.
Сидя за рулём, я думала о том, что тутошний персонал – поистине святые люди. Меня в старушечий интернат никаким калачом не заманили бы, честное слово. Одна моя бабуля может свести с ума, в сколько здесь таких! Всегда любила её, но теперь начала тяготиться. С каждым разом маразм крепчает – никуда не денешься.
Всё время мерещится, что её обокрали, хоть соседки и не могут слезть с кроватей. А санитарки вряд ли способны что-то взять, когда несколько пар глаз постоянно на них смотрят. Да ещё почти у всех глюки. Жалуются даже на то, чего не было. Кроме того, бабуле всё время надо гулять в коляске. Сегодня разревелась, потому что я её не вывезла. А потом будет до ночи хвастаться своими внуками и правнуками. Я достала косметичку, тщательно поправила макияж. Потом махнула охраннику, чтобы он отворил ажурные ворота. Мимо проходной из красного кирпича я выехала на шоссе, повернула направо. И направилась к Молодёжному, пристроившись за жёлтым рейсовым автобусом.
