– Плохо мне.
– Нельзя так пить, вы все-таки женщина, не грузчик.
– Горе у меня.
Андрей остановился резко.
– Горе в семьях убитых водителя и инкассатора. Семьи у них остались, детишки.
Эльвира жалко улыбнулась.
– Да, жалко.
Андрей обозлился на нее. Не сложилась личная жизнь, это понятно. У миллионов советских женщин сейчас судьба такая. Убили их мужей, любимых, женихов на войне или умерли в госпиталях от ран. Но это не повод напиваться в хлам. Тем более ее Пашка в бегах. Наверное, и не вспоминает об избраннице, проматывая награбленные деньги.
В кабинете Эльвира попросила воды, жадно выпила полный стакан.
– Готовая я, допрашивайте.
– Как и где вы познакомились с Нырковым?
– На работе. Он инкассацию у нас делал. Год-полтора назад. Думала – повезло. Молодой, неженатый, собой хорош, не алкаш. Постепенно встречаться стали. Он подарки приносил – то конфет, то бутылку вина. Не жадный.
– Как у него с выпивкой?
– Да никак. Пил редко, по праздникам. И не бабник, редкое качество у мужиков ныне.
– Никаких разговоров о деньгах, об ограблении он не заводил?
– Никогда. И о работе ничего не говорил. Я как-то поинтересовалась – что он чувствует, когда рядом миллионы в сумках лежат? А он: «Они же не мои, работа такая».
– А товарищи у него были?
– Не припомню, чтобы видела его с кем-нибудь.
Прямо нелюдимый какой-то. Но это черта характера, не преступление.
– О фронте не вспоминал?
– Я даже расспрашивала: «Наверное, страшно там?» – А он: «Не могу вспоминать, тяжело. Кровь, грязь, холод».
Никаких зацепок. Уже напоследок задал вопрос:
– Вы же видели его раздетым?
– Хотите спросить – спала ли я с ним? Да, спала.
– Вы неправильно меня поняли. Есть ли у него на теле особые приметы? Ну – родинки, шрамы от ранений.
Судя по автобиографии – ранение в ногу у Ныркова было, должен быть рубец.
– Татуировки на бедрах.
– Какие же?
– Он говорил – с юности еще. На правом бедре два колокола, а на левом – парусник.
Андрей аж подскочил. Это не просто красивые картинки. Для уголовника и человека осведомленного каждый рисунок расскажет о том, за что сидел обладатель тату, сколько ходок, как себя в лагере или тюрьме вел, не ссучился ли.
А конкретно по Ныркову: колокола – отсидел от звонка до звонка, а парусник с расправленными парусами – мечты о свободе. Не простые наколки, воровские. Только на инкассаторском теле быть не должны, туда судимых не берут.
Андрей подтолкнул к женщине лист бумаги и карандаш.
– Попробуйте изобразить.
– Что вы, какая из меня художница? Я не умею.
– Хотя бы схематически.
Женщина нарисовала две ноги. На правой – два колокола, за их языки, вернее – за веревки, тянет человек. А на левом бедре – парусник, две мачты, паруса ветром наполнены.
– Ну вот, а говорили – не умеете. А шрамы на теле, рубцы – были?
– Нет, гладкое тело, уж я каждый сантиметр знаю.
– Спасибо. Подпишите внизу каждого листа. Мною прочитано, записано верно. И подпись.
Женщина расписалась, встала.
– Скажите, а что ему будет?
– От десяти лет до расстрела.
Глаза женщины наполнились слезами.
– Он не пытался выйти с вами на связь? Скажем – по телефону?
– Нет, я его уже три дня не видела.
– Если позвонит или как-то свяжется, сообщите нам. Пусть лучше сдастся. Иначе застрелим при задержании. Рано или поздно мы все равно его найдем. Страна великая, а спрятаться негде.
Женщина ушла. Андрей вскочил сразу. Где же Николай? Новость о наколках выводила на след. Сидел Нырков-то, в зоне наколки сделал. В автобиографии наврал все. Если сидел, должно быть личное дело, учетная карточка в архивах. Там обязательно будут фигурировать особые приметы. По наколкам можно определить – кто это. А Нырков – не настоящая фамилия. Документы купил или своровал. Но как он мог устроиться инкассатором? А с другой стороны – вполне может быть, что решил завязать с преступным прошлым. Раздобыл документы, устроился на работу. Мешки таскать или на стройке горбатиться не захотел. А инкассатор – при оружии, деньги рядом, душу греют. Только вопрос возникает. Если преступление замыслил, зачем два года ждал? А не замысливал, почему совершил? Вопросов много, ответов нет.
Вошел Николай, лицо озабоченное. Сразу увидел блеск в глазах Андрея.
– С дамочкой беседовал? Что нарыл?
– Нырков не тот человек, за кого себя выдает. Бывший уголовник, сиделец.
– Факты!
– Наколки на бедрах. Парусник и колокола. Тунина, полюбовница Ныркова, рисунки сделала. Можешь полюбоваться.
Николай листок взял, покрутил в руках.
– Похоже, ты прав. Выходит – двойное дно у Ныркова. Для всех – фронтовик, ранен был. Сейчас – инкассатор, можно сказать – человек честный, порядочный. Но в автобиографии о судимости и слова нет. Да и не взяли бы его в службу.
– Николай, ты начальник. Делай запрос в архив.
– Это непременно. Стало быть, куплены документы или сворованы, фото наклеено. Вот же гад!
– Характеристике – грош цена в базарный день.
– Да за бутылку водки сделали в домоуправлении. Ты объясни, откуда отдельная квартира? Ее не купишь, по документам за Нырковым числится, ордер есть.
– Ни хрена себе!
– Вот что. Я запрос в Москву, в архив сделаю. А ты в Подольск завтра, в архив Минобороны. Кто такой Нырков, где воевал, кем?
– Бумага нужна, запрос официальный. С подписью и печатью.
– Напиши, я у начальства подпишу.
На следующий день первой утренней электричкой оба опера выехали в Москву. Николай – в архив НКВД, а Андрею предстояла пересадка и в Подольск. Он вез с собой папку, изъятую в отделе инкассации. В ней фото, автобиография с подробностями. Много времени отняло согласование, допуск в архив.
– Мне в архив не надо, пусть ваш сотрудник найдет учетную карточку или личное дело. Я даже в руки брать не буду, ваш сотрудник мне покажет, – вскипел Андрей.
Время уходило, а он пока не сдвинулся ни на шаг.
В автобиографии была дата призыва и военкомат, призвавший в армию. Сведения скудные, неполные. Но все-таки сотрудники установили армию, дивизию, полк, где служил Нырков. Призывали его в 1943 году, и документы оформлены надлежащим образом. Это призванные в 1941–1942 годах, когда неразбериха была, эвакуировались сами военкоматы, а иногда сгорали от бомбежек, либо их уничтожали сами работники военкоматов.
