Уже ложась спать, подумал – не в того стрелял. Оружие у главаря было, в него целить надо было и стрелять на поражение. Только как знать, кто из троих кто?
С утра на планерку в райотдел. Из уголовного розыска он один пока остался. Не явись, Щеглов желчью изойдет. И так он к уголовному розыску нехорошо относится, предвзято.
– Развели вольницу! С оружием все время ходят, не в форме. Население при виде милиционера чувствовать должно – защитник идет.
Не раз он так высказывался, а сделать ничего не мог. Оперативники во всех городских и районных отделах вели себя одинаково. И не по анархическим наклонностям, сама служба вынуждала. Один раз после подобных высказываний начальника милиции Николай пришел в кабинет угро злой.
– Уйду к чертовой матери! Или переведусь в другой район.
Знакомых в уголовном розыске соседних районов, да и в Главке в Москве, у него было много. Решись он всерьез – сразу бы взяли. Опытный оперативник везде нужен. Андрей про себя тогда решил – уйдет Феклистов, и он уйдет тоже. Хуже нет служить под началом самодура, не понимающего азов службы. Но у Николая дом здесь, он местный. А где на новом месте службы жить? С семьей в общежитии? Возраст уже не мальчика. Так и остыл Николай, но обиду на Щеглова затаил.
Вопреки обыкновению, Щеглов на планерке не разглагольствовал долго, торопился, уложился в четверть часа. Андрей сразу в больницу. И Николая проведать надо, и допросить раненого бандита.
Николай чувствовал себя уже лучше. Бледен, но держится молодцом.
– Моя только что ушла, ей на работу надо. На планерке был?
– Щеглов за пятнадцать минут провел, наш отдел не трогал.
– Надо же! Иди, допрашивай подстреленного. Потом коротенько мне доложишь.
Палата, где лежал раненый, на четверых была. Тесно в больнице, многие палаты на десять человек. У двери постовой. Поздоровались, все же знакомые по службе. В палате Андрей попросил пациентов выйти. Все уже ходячие после операций, не первый день здесь. На койке молодой парень, лет восемнадцати-двадцати.
Андрей представился, удостоверение предъявил.
– Фамилия, имя, отчество?
– Каблуков Михаил Иванович.
Андрей начал заполнять шапку протокола, где год и место рождения, предыдущие судимости.
– Теперь поясните, при каких условиях получили ранение?
– Шел с товарищем по улице. Вдруг стрельба. Мне в ногу попали.
– Случайно шел?
– Ага.
– Будет врать. Товарищ твой в морге, а тебе повезло. А главарь вот ушел. Но бегать ему недолго. Зачем по хлебовозке стреляли?
– Это не я.
– А кто?
Раненый замолчал.
– В твои байки о том, что случайно проходил, ни я, ни прокурор не поверит. У дверей палаты – постовой. И выпишут тебя не домой, а в КПЗ. А потом суд и срок, причем солидный. За вооруженное нападение на представителей власти отмеряют тебе десяточку, и будешь ты деревья валить в Сибири или кайлом махать на Колыме. А главарь твой в стороне останется. Но слово даю – я его арестовывать не буду, пристрелю. За то, что товарища моего ранил, он в этой же больнице на излечении. Итак, слушаю.
Раненый отвернулся.
– В молчанку поиграть захотелось? А как теперь твоим родителям в глаза соседям и родне смотреть? Об этом ты подумал? Я в твои годы на фронте с немцами дрался, а ты по своим стреляешь. Стало быть, ты не лучше фашиста. Зря я тебя не застрелил, как подельника твоего.
Парень дернулся. Видимо, воспоминания не лучшие были.
– Кто второй? Ему ты уже не навредишь.
– Витька Киселев, в одном дворе живем… жили, – поправился он.
– Красиво жить захотелось? Ну и дурак же ты! Ладно, живи пока.
Андрей поднялся, собираясь уходить. Парень спросил:
– Вы правда, про Витьку?
– Разве я похож на шутника? Ты ранен, он убит. А бандюган главный сейчас себе других дураков ищет. Кличка у него какая? У людей имена, фамилии. А у уголовников клички, как у собак. Тьфу!
Допрос подозреваемого или обвиняемого – это не только юридическое действие, но еще и психологический поединок. Но увещевания не подействовали.
Раненый говорить отказался. Сильно на него повлиял главарь, внушив ложные понятия о воровской чести, солидарности, братстве. Все блатные слова не стоили выеденного яйца. Андрей сам был тому многократным свидетелем, когда предводители банд в надежде получить меньший срок сдавали своих подельников. Были и упертые, но таких было меньшинство. Для них существовали «красные» зоны, где верховодили не блатные, а ссученные, как их называли уголовники, то есть сотрудничавшие с администрацией зон. А еще были камеры с «шерстяными», где сами уголовники выбивали признания – пытками, избиениями, за пачку чая или иные маленькие радости тюремной жизни. Андрей об этих методах знал, но сам не применял, считал низкими, недостойными офицера.
О допросе коротко рассказал Николаю.
– Вот мерзавец! Ладно, продолжай рыть. Я связывался вчера с Главком, обещали помочь. Так что будь на телефоне.
Андрей из больницы в райотдел. Дежурный его окликнул:
– Фролов, тебе звонили. Вернее – один звонок тебе, кто – не представились, обещали позже связаться. А второй из Москвы на Феклистова. Дали номер, просили перезвонить.
Андрей дежурного поблагодарил, взял бумажку с номером. Уже из кабинета позвонил, приготовил бумагу и карандаш. Ручкой писать неудобно, постоянно перо в чернильницу макать надо, да и кляксы бывают. На том конце ответили быстро.
– Николай! Приветствую, полковник Ашихмин.
– Это Фролов. Феклистов с ранением в больнице.
– А что с ним?
– Огнестрельное в руку. Состояние удовлетворительное.
– Он вчера просил выяснить кое-что.
– Я в курсе, вместе над делом работаем. Думаю – по Шизо?
– Верно. Проходил четыре года назад по делу блатной с такой кличкой. Настоящая фамилия Бандурин, восемнадцатого года рождения, уроженец Иркутска. Девять ходок, должен освободиться месяц назад.
– Фото в деле есть?
– Обязательно! И особые приметы.
– Слово «мир» и колокола? Я угадал?
– Точно.
– Можно подъехать?
– До конца дня в Главк, комната четыреста восемнадцать. Я пока фотокопию закажу.
– Обязательно буду.
Андрей сорвался на железнодорожный вокзал. Можно было ехать на мотоцикле, все равно хозяин его в больнице. Но по зимнему времени года такая поездка не прельщала. В электричке теплее.
И вот уже Москва, до Главка добирался на трамвае. Постовой на входе проверил удостоверение.
