Усмехнувшись, он вспомнил комментарии двух своих младших сестер по поводу обнаженных мужчин. Как они хихикали и краснели. В детстве они часто играли здесь в прятки и при этом прятались за постаменты статуй. Как-то раз его младший брат случайно отломал палец мраморному кобольду. В наказание за это их отец, Солайн, на три дня запер его без света в фамильном склепе. Все просьбы и мольбы не могли заставить его изменить решение. Когда Асфахаль отсидел наказание, его было не узнать. В тот же день он нарочно отрубил руку одной из самых любимых статуй отца. После этого украл коня и навеки ушел из дома. Ему было всего семнадцать. Еще совсем ребенок, поскольку обычно эльфы покидали отчий дом примерно после пятидесяти, чтобы начать собственный путь.
Талавайн ускорил шаг. Внезапно всплывающие воспоминания стали ему неприятны. Он старался забыть о столь многом. Более десяти лет не думал об отце, братьях и сестрах. А теперь пришел, поскольку хотел попросить об услуге, которую ему никто больше не окажет. Провел рукой по тубусу с картой, которую нес за спиной, как колчан.
Дойдя до двери в маленькую библиотеку, он открыл ее, не постучавшись. Отец стоял у одного из больших окон, выходивших на море, со скрещенными на груди руками. Он не обернулся, хотя наверняка слышал, что кто-то вошел в комнату. Его длинные серебристые волосы до плеч поддерживал безыскусный золотой обруч. На нем был длинный халат прямого покроя из тонкой ткани цвета бутылочного стекла, выглядевший в точности так же, как помнилось Талавайну в детстве.
— Рад видеть вас в добром здравии, — торжественно произнес Талавайн. Сердечных приветствий отец не любил.
Солайн медленно обернулся к нему. Левая бровь слегка приподнялась. Сказать, что это означает — удивление или же недовольство — Талавайн не мог.
— Вижу, ты пропустил собственную смерть, сын мой, — он мягко кивнул, на его бледных губах мелькнула тень улыбки. — Отрадно.
Чувства, которое должно было выражать это слово, в голосе Солайна не слышалось.
С момента их последней встречи лицо отца стало уже. На мраморно-белой коже отчетливо проявлялись его высокие скулы. Когда-то Асфахаль сказал, что отец сам похож на одну из своих статуй, только сердце его еще тверже, чем камень.
— Боюсь, не совсем понимаю, что вы имеете в виду, когда говорите, что я пропустил собственную смерть, отец.
— Значит, ты только вернулся, — рассудительно, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, заявил отец. — На ваши дерзкие колкости ответили разрушительным ударом.
— О чем ты говоришь?
— О беде, которую накликали на нас эльфы Голубого чертога! — Он перешел на тот же тон, которым когда-то объявил Асфахалю то, что запрет его в фамильном склепе. — Из-за того, что вы раздразнили их, девантары перешли последнюю черту. Они явились в Альвенмарк и уничтожили Голубой чертог! Все те глупцы, с которыми ты связался, мертвы. Девантары убили даже Небесного. И судя по тому, что я слышал, они тщательно зачистили территорию от шпионов, которые отправились на Дайю и в своем безумии наивно полагали, будто укрылись от девантаров.
Талавайну показалось, что земля ушла из-под ног. Он отступил на шаг, оперся на один из книжных шкафов.
— Этого не может быть… — пробормотал он. И, тем не менее, это объясняло все. — Небесный…
— Его погребло в одном из ваших подземных чертогов, под горой камня, — безжалостно продолжал отец. — Твои небесные змеи страдают высокомерием. Только потому, что альвы предоставили им одним заботиться о делах собственного творения, они еще далеко не боги, в отличие от девантаров. Это все равно как если бы мой привратник вдруг возомнил себя строителем и вообще главным во всем дворце только потому, что я передал ему на хранение ключи.
Талавайн умоляюще поднял руки.
— Оставьте это, отец. Довольно! У меня погибло много добрых друзей. Избавьте меня от вашего сарказма. Я не хочу… — Голос его прервался.
Голубой чертог разрушен! Он просто не мог себе этого вообразить. Они были глазами и ушами небесных змеев. Как они могли не заметить, что девантары задумали уничтожить их! Неужели отец прав? Неужели они стали чересчур тщеславными и самоуверенными, чтобы обращать внимание на опасности, которые накликали собственными поступками?
— Сядь, — отец указал на кресло у камина. — Ты выглядишь очень усталым. Может быть, велеть принести тебе что-нибудь выпить? — Тон его голоса по-прежнему был холодным и отстраненным, но это были самые сочувственные слова, которые ему когда-либо доводилось слышать от отца.
Талавайн опустился на мягкую кожу. Уставился в камин, на сметенный пепел, пытаясь снова выстроить мир, где было потеряно все, ради чего он жил на протяжении последних десятилетий.
— Ты собираешься уйти снова, верно?
Талавайн смотрел в суровое, изможденное лицо старого эльфа. Лишь теперь он увидел царившую в нем печаль: морщины, горечь и желание ни в коем случае не выдавать собственных чувств.
— Да, я снова уйду. Я здесь потому, что мне нужна ваша помощь. Потому что вы единственный, кому я могу сейчас доверять.
На губах Солайна снова мелькнула слабая улыбка.
— Никогда не думал, что услышу подобные слова из твоих уст. Что я единственный, кому ты можешь доверять. Как будто у тебя так же мало друзей, как и у меня.
— Мои друзья мертвы. А те, кто жив, не отпустят меня обратно на Дайю. Однако же я должен исполнить последний долг. Это дело чести.
— Дело чести?
Вот он снова, этот саркастический тон, отравлявший детство Талавайну, его братьям и сестрам.
— Не пойми меня превратно, мальчик. Я не стану задерживать тебя. Я просто хочу понять, почему ты уходишь. Все ушли, а твоих братьев и сестер я не успел спросить, чем я их напугал.
Талавайн вспомнил, как отец стоял у окна, когда он вошел. Солайн воссоздавал в памяти путь, который привел его к одиночеству. Может быть, хотел пройти его в обратную сторону? Или просто понять? Что ж, пусть отец узнает хотя бы о его жизни. Он должен сделать это. А вскоре он останется последним, кто его знал. Талавайн прекрасно осознавал, насколько малы его шансы вернуться живым из путешествия к Дому Неба.
Поэтому он рассказал о своей жизни, своих миссиях по поручению Голубого чертога, о долгих годах, на протяжении которых он был гофмейстером бессмертного Аарона и оказывал решающее влияние на судьбу империи, во много раз превосходившей размерами Аркадию. Он рассказал и о Голубом чертоге, своих тамошних друзьях, о великодушии и мудрости Небесного. Это был отчет всей его жизни.
За окнами давно стемнело. Отец разжег огонь в камине и принес еще одно кресло, когда устал стоять. Он ни разу не перебил сына, словно боялся, что одно неверное слово может пресечь поток речи его сына.
Когда Талавайн закончил свой рассказ, они еще долго сидели молча и глядели на огонь. Молчание было приятным, наполненным пониманием. Такая тишина, которая оставляет всем пространство для размышления.
