– Графиня… – обратился судья к свидетельнице.
– Что ж… – Эвелина не пожелала противоречить самой себе. Бросив взгляд на Эшли, она повернулась к Оливеру, глядя на него уже с явной неприязнью. – Да, среди них есть люди, обладающие властью.
– Возможно, это политические враги? – продолжал осторожно допытываться Рэтбоун. – Те, для кого судьба их страны имеет первостепенное значение? Им не безразлично, останется ли их родина независимой или будет поглощена объединенной великой Германией, что означало бы потерю национальной особенности и, разумеется, монархии?
– Я… я не знаю…
– Ну, это уж слишком! – запротестовал Харвестер, снова вскочив. – Не намекает ли мой уважаемый коллега на политические мотивы убийства? Сам этот довод абсурден! Кем же оно совершено? Воображаемыми политическими противниками принцессы Гизелы? Но против нее самой выдвинуто такое же обвинение, и это сделала подзащитная моего коллеги! – Адвокат с презрением указал рукой на Зору. – Мой коллега лишь вносит путаницу в и без того непростое дело.
– Сэр Оливер, – обратился судья к защитнику фон Рюстов, нахмурившись, – что именно вы намерены узнать от свидетельницы?
– Сколь велика вероятность того, ваша честь, что причиной всех обвинений и контробвинений, которые звучат под сводами этого зала, являются высокие политические мотивы. Судьба страны вызвала этот накал страстей, а не ревность двух недолюбливающих друг друга женщин.
– На этот вопрос, ваша честь, моя свидетельница, возможно, не сможет ответить, – вмешался Харвестер, как бы отклоняя вопрос Рэтбоуна. – Она не может знать мысли и мотивы графини фон Рюстов. Думаю, что этого никто не знает, даже, вероятно, и сэр Оливер, при всем моем уважении к нему.
– Ваша честь, – тихо промолвил адвокат Зоры, – графиня фон Зейдлиц – образованная женщина, не чуждая политике, много бывающая в Венеции и Фельцбурге. У ее мужа значительные интересы в разных концах Германии, и он прекрасно знает обо всех национальных устремлениях, о движении за воссоединение и о борьбе за независимость. Он знаком с самыми влиятельными личностями своей страны. Графиня фон Зейдлиц о многом осведомлена, и этого нельзя недооценивать. Я спросил у нее, верит ли она в возможность политических мотивов, а не о том, что думает графиня фон Рюстов.
– Вы вправе ответить на этот вопрос, графиня, – вынес свое суждение судья. – Как по-вашему, играют ли какую-либо роль в этом трагическом случае политические мотивы? Иными словами, существуют ли политические цели, на которые может повлиять смерть принца Фридриха и настоящий судебный процесс?
Эвелина была в явном замешательстве, но она знала одно: отказавшись от своих слов, в глазах всех она будет выглядеть глупой.
– Разумеется, здесь есть политические мотивы, – согласилась женщина. – Принц Фридрих отрекся от престола, но он оставался принцем и у него были свои обязательства.
Рэтбоун решил больше не настаивать.
– Благодарю вас, – сказал он, улыбнувшись, словно это что-то значило, и вернулся на свое место, попутно заметив изумление Харвестера и любопытство в глазах Зоры.
На галерке чувствовалось беспокойство тех, кто жаждал продолжения драмы и накала страстей.
* * *
После перерыва все были вознаграждены. Харвестер вызвал в качестве свидетельницы Гизелу. Вначале зал затаил дыхание, не издав ни звука. Но когда принцесса поднималась по ступеням к свидетельскому месту, под кем-то чуть скрипнула скамейка, одна из дам вдруг уронила ридикюль, и в нем звякнули монеты, а один из присяжных чихнул.
Зора бросила взгляд на Рэтбоуна, но тут же отвернулась, не сказав ни слова.
Когда Гизела заняла свое место, Оливер впервые смог смотреть на нее и не опасаться, что это покажется бесцеремонным. На свидетельском месте, отгороженном барьером от зала, принцесса показалась ему еще меньше ростом, плечи ее – еще более хрупкими, а голова, наоборот, – слишком крупной из-за высокого лба и густых бровей. В ней чувствовался незаурядный характер, это никто не стал бы отрицать, и что-то большее, чем просто красота и правильность черт лица. Она смотрела на своего адвоката смело и прямо, ожидая его вопросов, а слова присяги и свое имя произнесла медленным и очень приятным голосом. У нее был легкий акцент, но она свободно говорила по-английски.
Харвестер, бесспорно, навел соответствующие справки о том, как официально к ней обращаться. Гизела никогда не была наследной принцессой, но ей присвоили этот титул из уважения.
– Мадам, – начал ее защитник, вложив в это слово всю почтительность, которую он испытывал к ее положению вдовы, к легендарной истории ее любви и к нынешнему ее статусу. – В этом зале мы выслушали показания свидетелей, подтвердивших, что графиня Зора фон Рюстов злонамеренно выдвигала против вас недопустимое обвинение и делала это неоднократно в личных разговорах и публично. Она сама никогда этого не отрицала. От ваших друзей мы знаем, что это не могло не причинять вам боль и страдания.
Сделав паузу, Эшли бросил быстрый взгляд на галерку.
– От графини фон Зейдлиц мы сегодня узнали, что ваш брак с принцем Фридрихом стал причиной зависти ваших врагов на родине и их крайнего недоброжелательства, – продолжил он. – Прошу вас, расскажите суду, как умер ваш муж. Я отнюдь не хочу тревожить вас, заставляя вернуться к тяжелым для вас воспоминаниям. Нас вполне удовлетворил бы самый краткий ответ.
Принцесса сжала край трибуны руками в черных перчатках, словно нуждалась в опоре, и помолчала несколько секунд, собираясь с силами для ответа.
Рэтбоун едва не издал стон. Это оказалось куда худшим испытанием для него, чем он думал. Гизела была само совершенство. В ней было столько достоинства! Она пережила личную трагедию и хорошо знала, как, не переигрывая, использовать это в суде. Возможно, она следовала советам Харвестера, а может быть, у нее самой были безукоризненное чутье и вкус.
– Принц упал с лошади во время прогулки, – тихо начала свидетельница, однако в полной тишине ее голос звучал отчетливо, и в нем чувствовалась боль невосполнимой утраты. Было слышно каждое сказанное ею слово. – Он получил серьезные травмы, когда это случилось. Его нога застряла в стремени, и лошадь протащила его какое-то расстояние. – Сделав глубокий вдох, Гизела медленно выдохнула воздух и чуть заметно подняла свой квадратный подбородок. – Поначалу мы думали, что все не так страшно и что ему действительно стало лучше. Даже опытнейшему из врачей не удалось бы определить тогда степень внутренних травм и кровоизлияний. Внезапно принцу стало хуже… и через несколько часов он скончался.
Умолкнув, принцесса осталась совершенно неподвижной. Лицо ее было маской, полной безнадежности. Она не проронила ни слезинки. Казалось, у нее не осталось больше сил для страданий, горя и мыслей о ждущих ее долгих годах одиночества.
Харвестер дал суду время почувствовать глубину ее трагедии и ее безмерное горе, прежде чем продолжил допрос.
– Врач определил внутренние травмы как причину его смерти? – мягко спросил он.
