– Нет. Конечно, нет, – произнес, словно выдохнув, медик.
Галерка снова взбудоражилась.
Судья, насторожившись, не спускал взгляда с Рэтбоуна.
– Доктор Галлахер, – в полной ожидания тишине начал Оливер. – Вы по-прежнему считаете, что принц Фридрих умер от внутреннего кровотечения, вызванного увечьями, которые он получил, упав с лошади?
Присяжные как по команде уставились сначала на принцессу Гизелу, а затем на ее оппонентку.
Зора, сжав руки, еще больше подалась вперед.
– Нет, сэр, не считаю, – ответил врач.
На галерке послышался крик. С плакавшей женщиной случился обморок, и все сидевшие рядом с ней повскакивали с мест, пытаясь помочь бедняжке.
– Ей нужен воздух! – выкрикнул мужской голос.
– Дайте ей нюхательную соль, – советовал другой.
– Где судебные приставы, позовите их! Воды!
Судья терпеливо ждал, когда потерявшей сознание даме окажут посильную помощь, а затем, потребовав тишины, попросил Рэтбоуна продолжить допрос свидетеля.
– Благодарю, ваша честь, – вежливо ответил адвокат и опять повернулся к медику: – Итак, теперь, по истечении достаточного времени, можете ли вы сказать, не прибегая к новым расследованиям, что, по вашему предположению, могло стать причиной смерти принца Фридриха, доктор Галлахер? Какое теперь вы могли бы вынести заключение? Мы, разумеется, понимаем, что это только предположение.
Галерка затихла, позабыв о слабонервной даме, упавшей в обморок.
– Я полагаю, сэр, что смерть могла наступить от отравления тисовой настойкой, – с трудом вымолвил свидетель. – И я крайне сожалею, что не смог определить этого сразу же. Приношу свои извинения принцессе Гизеле и суду.
– Я думаю, ни один из разумных людей не упрекнет вас, доктор, – искренне сказал Рэтбоун. – Мог ли кто предположить, что в доме всеми уважаемого аристократа кто-то может умереть от отравления? Я лично не могу себе этого представить, и если кто скажет обратное, я готов с ним поспорить.
– Благодарю вас, сэр, – вымученно произнес Галлахер. – Вы так великодушны, сэр Оливер. Но медицина – это мой долг и мое призвание. Я должен был обратить внимание на зрачки больного, обязан был быть более внимательным и заметить любое отклонение от нормы.
– У вас хватило смелости сказать это сейчас, доктор, и мы вам признательны за откровенность. Это все, о чем я хотел спросить вас.
Харвестер поднялся. Он был бледен и уже не столь уверен в себе. Исчезла легкость и непринужденность в его движениях.
– Доктор Галлахер, вы полагаете, что яд тисового дерева мог быть причиной смерти принца Фридриха? Не скажете ли вы нам, каким образом он был им отравлен?
– Принц мог принять его внутрь, – ответил свидетель. – С едой или питьем.
– Он приятен на вкус?
– Не знаю, но думаю, что нет.
– В каком виде он мог быть принят? В виде жидкости, твердой массы или в виде листьев или плодов?
– В виде настойки, добытой из хвои или коры тиса.
– Не в виде плодов?
– Нет, сэр. Странно, но плоды тиса – это единственное, что не ядовито в этом дереве. К тому же принц Фридрих умер в мае, когда деревья еще не плодоносят, в том числе и тис.
– Вы сказали о настойке? – переспросил Харвестер.
– Да, – подтвердил Галлахер. – Никто не стал бы есть хвою или кору дерева.
– Для этого кто-то должен был собрать хвою и содрать кору, а затем сварить их. На что потребовалось бы немалое время?
– Да.
– Однако вы говорили о том, что принцесса никогда не появлялась на кухне. Неужели у нее в спальне был перегонный куб?
– Не думаю.
– Она могла приготовить настой на огне камина?
– Конечно, нет. Кроме всего прочего, это не осталось бы незамеченным.
– Но для этого было бы достаточно огня камина?
– Нет.
– Выходила ли принцесса в сад, чтобы собрать кору или хвою тиса?
– Не знаю. Мне кажется, она не покидала спальню больного мужа.
– Доктор Галлахер, вы не думаете, что у принцессы были средства и возможности отравить мужа? Не говоря уже о мотивах?
– Нет, не думаю.
– Благодарю вас, доктор. – Харвестер повернулся лицом к залу. – Возможно, у графини фон Рюстов есть доказательства этого, но мы ничего о них не знаем. Она предпочитает утаивать их от закона или сама не очень-то в них верит. Если это так, то ее обвинение становится просто клеветой. Это известно графине, и это известно и нам тоже!
* * *
Генри Рэтбоун, как и накануне, был в этот день в суде. Оливер решил навестить его вечером, ибо ему хотелось как можно скорее уехать из города, а главное, подальше от суда и всего, что было с ним связано. Поэтому теперь, холодным дождливым вечером, он ехал к отцу в Примроуз. Улицы были пустынны, и кучер вовсю подгонял лошадей.
После девяти младший Рэтбоун был уже у цели. Он нашел Генри в библиотеке с каким-то философским трудом, в который тот, казалось, полностью погрузился. Но как только Оливер вошел, хозяин дома с облегчением отложил книгу в сторону. Лицо его было мрачным, а взгляд – сосредоточенным.
– Портвейн? – спросил он у сына, указывая на маленький столик рядом с креслом. Там стоял лишь один бокал, но в горке у стены было немало других. В этот непогожий вечер портьеры на окнах были плотно задернуты. Оливер вспомнил, что этим тяжелым, из коричневого бархата, портьерам было без малого двадцать лет.
– Не сейчас, спасибо, – отказался он от вина, сев в кресло. – Позже, возможно.
– Я был сегодня в суде, – помолчав, промолвил Генри, а потом добавил: – Тебе ничего не надо мне объяснять. – Он не поинтересовался, что Оливер намерен делать дальше.
– Я не видел тебя, извини, – ответил Рэтбоун-младший.
Он посмотрел на огонь в камине. Пожалуй, ему следовало бы выпить портвейна, поскольку он продрог больше, чем ожидал. Вино приятно согреет его.
– Я не хотел отрывать тебя от дел, – продолжал отец, – но подумал, что ты все равно захочешь поговорить. Конечно, в суде это было бы проще. Не в том дело, что скажу тебе я, а в том, что скажут люди.
Оливер смотрел на него.
– Ты хочешь сказать, что они целиком на стороне Гизелы… бедной, убитой горем вдовы? Я это знаю. И, судя по складывающимся обстоятельствам, публика права. Монк убежден, что это политическое убийство, и тот, кто совершил его, целился в Гизелу. Это дало бы Фридриху свободу вернуться домой и возглавить партию независимости. Но вышла осечка, и яд достался не тому, кому он был предназначен.
– Возможно, это и так, – ответил Рэтбоун-старший, нахмурив лоб. – Но, надеюсь, ты не произнесешь эту глупость в суде?
