На этот раз Харвестер уже не выдержал:
– Ваша честь, мистер Барберини не вправе отвечать на этот вопрос, если, конечно, он не заявит, что говорит от имени герцогини, и не предъявит свидетельств таких полномочий.
Судья повернулся к Рэтбоуну.
– Сэр Оливер, вы намерены вызвать свидетелем графа Лансдорфа? Мистер Барберини не может говорить за него. Это будут показания с чужих слов, как вам известно.
– Да, ваша честь, – серьезно ответил Оливер. – С вашего позволения, я вызову графа Лансдорфа в качестве свидетеля. Его адъютант сообщил мне, что граф этого не хочет, но я думаю, показания мистера Барберини не оставляют нам иного выхода. От того, узнаем мы правду или нет, зависит репутация и, возможно, жизнь многих людей.
Харвестер был расстроен, но понимал, что его протесты могут создать впечатление, будто принцесса Гизела боится услышать правду, а это означало бы судебное поражение не только в глазах общества, но и по закону. Впрочем, теперь мало кто думал о законе. Никого уже не беспокоило, что подумают присяжные. Главным было, во что поверит народ.
В беспокойном и шумящем зале суда судья объявил о закрытии вечернего заседания. Репортеры, сбивая всех с ног, ринулись из суда к поджидавшим кебам, на ходу выкрикивая адреса редакций.
У всех в голове была полная путаница, и теперь никто не знал, чему верить и кто прав, а кто виноват.
Рэтбоун, как всегда, поспешил увести из зала Зору, буквально защищая ее от толпы своим телом, и для начала дал ей возможность укрыться в комнате отдыха, чтобы затем вывести ее через запасной выход. Он с удивлением вспоминал потом, как послушно, не отставая ни на шаг, следовала за ним графиня.
Адвокат ожидал от своей подзащитной бурной радости по поводу происшедшего в суде, но увидел ее спокойное лицо – и был поражен ее выдержкой. Он растерялся.
– Разве вы ничего не подозревали? – спросил Оливер и тут же пожалел об этом, однако отступать было уже поздно. – Фридриха пригласили на родину с условием, что он оставит жену; та же, испугавшись, что принц примет это условие, предпочла убить его. Вполне возможно, что это сделал кто-то по ее поручению. Или принцесса вступила в сговор, в котором каждая из сторон преследовала свои цели…
В глазах Зоры была горькая ирония, смешанная с гневом и даже с издевкой. Казалось, она смеялась над собой.
– Гизела и Клаус? – насмешливо промолвила она. – Она – чтобы сохранить статус самых известных в мире влюбленных, а он – чтобы избежать войны и спасти свои капиталы? Никогда! Даже увидев это собственными глазами, я этому не поверю.
Рэтбоун был ошарашен. Его подопечная была просто невыносима и не переставала озадачивать его.
– В таком случае у вас нет никаких доказательств! – Не сдержавшись, он повысил голос почти до крика. – А что, если это действительно Клаус? Принцесса не совершала убийства, это уже доказано! Чего вы добиваетесь? Чтобы суд в конце концов обвинил в убийстве саму герцогиню?
Графиня расхохоталась. Это был полнозвучный красивый грудной смех – и главное, он был искренним.
Оливер с удовольствием ударил бы ее, если бы это было возможно.
– Нет! – воскликнула Зора, уже снова контролируя себя. – Нет, я не собираюсь обвинять герцогиню, да и не могу. Она не имеет к этому никакого отношения. Если б она хотела смерти Гизелы, то добилась бы этого много лет назад, и успешно! Не стану утверждать, что она так же оплакивает смерть Фридриха, как сделала бы это тринадцать или четырнадцать лет назад. Думаю, он умер для нее с тех пор, как предпочел жениться на Гизеле и забыл о своем долге перед страной и ее народом.
– А граф Лансдорф? – не удержавшись, спросил Рэтбоун.
– Нет, не он. А вы мне нравитесь, сэр Оливер, – вдруг добавила фон Рюстов, словно это только что пришло ей в голову, после чего снова вернулась к теме разговора: – Это она убила его. Это сделала Гизела.
– Нет, она не убивала! – Адвокат был уже на грани отчаяния. – Она единственная, кто не мог сделать этого! Разве вы не слышали показаний свидетелей?
Но Зора уже снова замкнулась в себе, и ее защитник больше ничего от нее не добился. Домой он возвращался вне себя от гнева.
* * *
На утреннем заседании свидетельствовал граф Лансдорф. Он был мрачен и раздосадован, но был вынужден покориться необходимости. Рольф считал ниже своего достоинства показывать свое недовольство, так как был не только солдатом и государственным деятелем, но также и братом одной из самых властных правительниц в германских княжествах, если не во всей Европе. Этого человека, стоящего на свидетельской трибуне, нельзя было не запомнить – гордо поднятая голова, расправленные плечи, твердый и прямой взгляд…
– Граф Лансдорф, – подчеркнуто вежливо обратился к нему Рэтбоун. Этот свидетель мог невольно стать его врагом только потому, что он вызвал его в суд, где графу предстояло давать показания как обыкновенному простолюдину. Кроме того, Оливер также не знал, как Рольф расценит то обстоятельство, что его вынудили давать показания в суде чужой страны: смягчит ли это его раздражение или, наоборот, он воспримет это как оскорбление.
Но отнюдь не закон заставил графа прибыть сюда, а необходимость успокоить общественное мнение, защитить собственную репутацию и честь династии перед судом истории. Поэтому Рольф Лансдорф приготовился со всем вниманием выслушать адвоката.
– Мистер Барберини сказал нам, что этой весной, когда вы были в Уэллборо-холле, вы неоднократно встречались с принцем Фридрихом, – начал Рэтбоун, – и обсуждали возможность его возвращения на родину, чтобы возглавить движение за сохранение независимости и не допустить присоединения герцогства Фельцбург к предполагаемой объединенной Германии. Это верно по своей сути?
Лицо Рольфа застыло, и он еще больше выпрямился, словно солдат на параде перед генералом.
– По своей сути – да.
– Было ли в этих встречах что-то такое, что… могло, скажем, вызвать кривотолки, ввести в заблуждение? – как бы вскользь быстро спросил Оливер.
Зал насторожился, ожидая сенсации.
Лицо принцессы Гизелы было непроницаемым. Адвокат Зоры с испугом заметил, каким суровым оно кажется в спокойном состоянии – никакой женской мягкости в овале лица или в очертаниях рта. Не нашел Рэтбоун в нем и никаких признаков беспомощности и ранимости. Он гадал, сколько горя и отчаяния надо хранить в себе, чтобы стать столь глухой к тому, что происходило вокруг. Казалось, теперь, когда ее мужа нет в живых, принцессу больше ничего не интересовало. Возможно, она заставила себя участвовать во всем этом лишь ради памяти о нем.
Губы графа Рольфа превратились в тонкую линию, и он глубоко втянул в себя воздух. Его лицо своим выражением напоминало лицо человека, которому дали попробовать нечто гадкое и несъедобное.
– Принцу было сделано предложение вернуться в страну, но на определенных условиях, – помолчав, ответил он.
