– На каких же?
– Это касается не только политики, но и семейных отношений. И то и другое – весьма деликатные и конфиденциальные вопросы, – холодно ответил Лансдорф. – Считаю недостойным и даже жестоким обсуждать их публично.
– Я с вами согласен, сэр, – сказал Рэтбоун, и эти его слова были вполне искренними. – Поверьте, мы сожалеем о том, что это стало необходимым – абсолютно необходимым для того, чтобы правосудие восторжествовало. Чтобы пощадить ваши чувства, прошу, ответьте мне только на один вопрос: этим условием был развод принца Фридриха с супругой и его возвращение в страну без нее?
На застывшем лице Рольфа, как на изваянии, играли блики света, а его заострившийся нос был похож на лезвие ножа.
Председатель суда был явно расстроен, и Оливеру внезапно пришла в голову мысль, что лорд-канцлер, без сомнения, предупредил и судью тоже о необходимости деликатного и осторожного рассмотрения в суде этого дела.
– Да, условие было таким, – ледяным тоном подтвердил граф.
– Вы надеялись на то, что принц согласится его принять? – неумолимо добивался своего Рэтбоун.
Рольф был застигнут врасплох, и ему понадобилось время, чтобы взять себя в руки и ответить на вопрос адвоката.
– Я надеялся, что если у принца сохранились честь и чувство долга, то они возобладают над остальными чувствами, сэр, – сказал граф, глядя не на Оливера, а поверх его головы, на деревянные панели на стенах зала.
– Он дал понять перед вашим приездом, что изменил свое решение, граф Лансдорф? А может быть, какие-то обстоятельства или даже случай позволили вам поверить в то, что прошедшие после отречения годы сделали свое и он изменился? – настойчиво продолжал свои вопросы адвокат.
Граф по-прежнему стоял навытяжку, как солдат, но теперь он уже был больше похож на солдата, услышавшего, как по команде «стой!» щелкнул каблуками карательный взвод.
– Иногда любовное наваждение с годами переходит в нормальное чувство привязанности, – с явным усилием и гримасой отвращения объяснил Рольф. – Я надеялся, что принц Фридрих, узнав о положении своей страны, забудет на время личные чувства и прислушается к голосу долга, в котором его воспитали, и что он, впервые за тридцать лет жизни, будет готов принять на себя свои обязательства.
– Это было бы для него большой жертвой… – осторожно заметил Рэтбоун.
Свидетель бросил на него гневный взгляд.
– Человек многим жертвует ради своей страны, сэр! Разве уважаемый вами англичанин, получив известие о необходимости защищать родину с оружием в руках, скажет вам в ответ, что предпочитает остаться дома со своей женой? – Граф почти задыхался от возмущения. – И пусть захватчик, пусть целые армии топчут землю его родины! Пусть кто-то другой становится под ружье и вместо него вступает в бой, а он предпочитает балы в Венеции и любовные встречи в гондоле! Вы уважали бы такого соотечественника, сэр?
– Нет, не уважал бы, – ответил Оливер, почувствовав весь стыд и боль человека, стоящего перед ним. Фридрих был не только наследным принцем, но и сыном его сестры, это была его собственная кровь. А он, Рэтбоун, заставил беднягу громогласно сделать это горькое признание перед простыми людьми с улицы, да к тому же в чужой стране!
– Вы сказали принцу все это, когда встретились в Уэллборо-холле, граф Лансдорф? – задал адвокат следующий вопрос.
– Да, сказал.
– Что же он ответил?
– Он сказал, что, если его присутствие так необходимо его стране, чтобы бороться за независимость, мы должны пойти на уступки и принять также и его супругу.
По залу, словно волна, пробежал шепоток.
– Зная, как многое зависит от возвращения принца домой, вы готовы были пойти ему навстречу? – прозвучал в наступившей тишине еще один вопрос Рэтбоуна.
Граф еще выше вскинул подбородок.
– Нет, сэр, мы этого не сделали.
На галерке кто-то печально вздохнул.
– Вы сказали «мы», – промолвил Оливер. – Кого еще вы имеете в виду, граф Лансдорф?
– Тех из нас, кто верит в то, что лучшее будущее их страны – это сохранение ее независимости, законов и привилегий, – не задумываясь, ответил свидетель. – Тех, кто считает, что объединение ее с другими германскими государствами, особенно с Пруссией или Австрией, – это откат назад в смутные и жестокие времена.
– И эти сторонники независимости назвали вас своим лидером? – уточнил Рэтбоун.
Рольф посмотрел на адвоката так, будто не понял ни слова из того, что тот сказал.
Оливер подошел поближе, чтобы сосредоточить на себе его внимание.
– Граф Лансдорф, ваша сестра, герцогиня Ульрика, разделяет ваше мнение?
– Да.
– А ваш племянник, наследный принц Вальдо?
Лицо графа осталось непроницаемым, но его еще сильнее застывшая фигура позволяла угадывать его чувства.
– Он придерживается иного мнения, – признался Рольф.
– Разумеется, иначе он давно возглавил бы вашу партию и в возвращении принца Фридриха не было бы необходимости. Как я понимаю, здоровье его величества герцога вызывает серьезные опасения?
– Наш король серьезно болен. Он угасает, – признал Лансдорф.
Рэтбоун чуть повернулся и как бы посмотрел на свидетеля с другой стороны.
– Ваше стремление вернуть принца Фридриха легко можно понять, сэр. Я думаю, что каждый мог бы посочувствовать вам, окажись он в вашем положении, и действовал бы точно так же. Однако трудно понять – а мне лично даже невозможно, – почему нелюбовь к принцессе Гизеле оказалась настолько велика, что от нее невозможно было отказаться даже ради возвращения принца на родину. Это для меня вообще лишено всякого смысла. – Юрист посмотрел на Гизелу. – Принцесса – очаровательная женщина, она была прекрасной женой принцу Фридриху, верной, благородной и остроумной, а ее дом был одним из самых гостеприимных в Европе. Никто никогда не промолвил о ней ни единого плохого слова. Почему вы были готовы пожертвовать успехом вашей борьбы за независимость, только бы не допустить возвращения принцессы вместе с мужем?
Граф Рольф по-прежнему стоял по стойке «смирно», и его опущенные вдоль туловища руки были словно приклеенными.
– Сэр, это давняя история, которой не менее двенадцати лет. Вам же известны из нее лишь последние несколько месяцев, – сказал он сухо. – Надеяться на то, что вы ее поймете, было бы по меньшей мере несерьезным.
– Я должен ее понять, – настаивал Рэтбоун. – И суду это тоже необходимо.
– Я так не считаю, – решительно возразил свидетель. – Это не имеет никакого отношения к смерти принца Фридриха или к клеветническому обвинению графини фон Рюстов.
Судья, наморщив лоб, внимательно посмотрел на Рольфа, однако, когда он заговорил, тон его был предельно вежлив:
– Вы не можете судить об этом, граф Лансдорф. Вы находитесь в английском суде, и здесь я буду решать, что необходимо, а что нет, в соответствии с нашим законодательством. А эти двенадцать джентльменов, – он указал на присяжных, – будут обсуждать и решать, что, по их мнению, является правдой. Разумеется, я не могу принудить вас отвечать на вопросы сэра Оливера. Я только могу предупредить вас о том, что если вы не станете отвечать, то заставите суд поверить в то, что ваше молчание означает сокрытие фактов. Убийство – это уголовное преступление, караемое смертной казнью. Оно совершено в Англии и рассматривается ее судом. Виновные в нем также будут судимы по законам Англии.
