Ну и что — в конце концов, линия волос, спадавших ей на лоб, фальшивой не была. Кроме того, Римини вдруг понял — он поддался на очарование того, что сфальсифицировать куда труднее, чем цвет глаз; ему и в голову не могло прийти, что ревность может быть такой сладостной и пленительной. Он был готов отдать все, что угодно, за то, чтобы пробудить к себе такой интерес, за то, чтобы стать причиной и объектом этих безумных вспышек ярости. Ему казалось, что нет ничего прекраснее, чем оказаться в середине этой паутины и видеть, как приближается к нему тень жаждущей мести Веры. В тот же вечер в гостях у Серхио, пока Вера, как выбравшаяся на берег и оказавшаяся в толпе шумных и крикливых аборигенов жертва кораблекрушения, отчаянно высматривала его лицо в калейдоскопе незнакомых лиц, Римини, чуть пошатываясь от выпитого вина, заперся в ванной и лихо, с неожиданной для начинающего ловкостью занюхал две кокаиновые дорожки, заботливо выложенные кем-то на плитке у раковины. Римини и сам не знал, почему у него все так ловко получается. Конечно, он сотни раз видел эту сцену в самых разных фильмах; но было и еще одно объяснение: все мы учимся обращаться с предметом нашего тайного влечения еще до того, как он попадается нам на жизненном пути, — заполучив вожделенный объект, мы уже готовы им пользоваться. Римини внимательно прислушивался к своим ощущениям; очень быстро он почувствовал волну бодрости и прилив сил — словно ему в вены и артерии впрыснули добавочную порцию крови. В глаза ему будто ударила яркая вспышка; когда свет стал менее резким, Римини огляделся и обнаружил, что в тесном помещении ванной помимо мужчины, заготовившего ему дорожки, находилась какая-то девушка. В крохотной комнатке было так тесно, что невозможно было пошевелиться, не дотронувшись при этом до кого-либо из соседей. Они оказались так близко друг к другу, что Римини увидел на затылке девушки, наклонившейся за своей порцией кокаина, маленький, размером со слезинку, шрам, едва различимый между прядями волос. Римини не переставал удивляться самому себе. В любое другое время подобная близость с незнакомыми людьми была бы для него невыносимой пыткой, — сейчас же именно она наполняла его чувством защищенности и покоя. Он оставался таким же свободным и открытым, как раньше, — по крайней мере, так ему казалось, — но эти лица незнакомых ему мужчины и женщины очертили для него новый горизонт, новую границу мира — меньшего, чем тот, в котором он привык жить, но от этого более уютного, спокойного и безопасного. Мужчина провел пальцем по мраморному столику, сметая с него остатки белого порошка. Затем открыл кран и стал тщательно мыть руки. «А ты не будешь?» — спросил его Римини. «Нет, — ответил тот, повернувшись к нему в профиль и разглядывая себя в зеркало. — Как-то не идет». Римини смотрел на него искоса и даже с некоторой опаской. Нет, вдруг осознал он, какая, к черту, близость может быть у него с этим человеком: сам Римини и стоявшая рядом девушка были плоскими, а этот человек — трехмерным, впрочем, все могло быть и наоборот. В начале вечера Серхио представил их друг другу, но сделал это как-то походя, то ли не считая нужным подчеркнуть важность их знакомства, то ли, наоборот, что-то тщательно скрывая. «Друг одного моего…» — сказал хозяин дома. Римини забыл, как зовут представленного ему человека, как, впрочем, и то, чей он друг. Он несколько раз натыкался на него в ходе вечеринки и против своей воли продолжал за ним наблюдать, как будто что-то подозревая. Потом он понял, что ему интересно, каким образом этот человек поддерживает определенную им самим дистанцию с окружающими и делает так, чтобы и им не приходило в голову ее нарушить. Бо́льшую часть времени он ходил по дому в одиночестве, со стаканом минеральной воды в руке, и с какой-то надменностью разглядывал гостей; впрочем, время от времени он при помощи каких-то непостижимых психологических приемов на время становился центром всеобщего внимания, душой компании, самым желанным гостем для тех, кто буквально несколько минут назад его еле замечал. Он явно жил не в том же мире, что остальные, в том числе Римини: в нем было минимум на одно измерение больше; и Римини, стоя в ванной в двадцати сантиметрах от этого человека, представил себе его мир в виде огромного спортивного зала, где оглушающе звучит музыка и где сотни, если не тысячи людей, подобных его новому знакомому, одетых, как и он сам, во все черное, занимаются на разных спортивных снарядах — бегают, прыгают, потеют, качают мускулы и тянут связки. «Вы выходите первыми», — услышал Римини голос человека в черном, подтолкнувший его к двери, уверенно и вместе с тем не обидно — как дружеская рука, которая ложится на плечо и помогает найти в темноте нужное направление.
Они вышли — сначала девушка, у которой в руках по-прежнему была губная помада, а затем Римини; он сделал два шага и вдруг ощутил себя так, словно только что вынырнул из глубокого ледяного бассейна; обновленный, он вдруг понял, что хочет признаться в любви сразу всей полусотне участников вечеринки, танцевавших в полумраке гостиной и расползшихся по дому. Вера, высокая и одинокая, как сирота, уже была готова бросить бесплодные поиски и уйти, как вдруг ее взгляд наткнулся на Римини, выходящего из туалета вслед за какой-то рыжей девчонкой, которая наскоро в полумраке подкрашивала губы. Все произошло быстро — слишком быстро. Римини сразу не узнал Веру — или, быть может, начал узнавать ее понемногу, частями, в такт вспышкам стробоскопа, дробившего ее исчезновение на отдельные кадры. Сначала он увидел впившиеся в него глаза и подумал, что это могла быть и она; затем, когда он попытался вновь встретить этот взгляд, девушки на том же месте уже не было. Римини увидел показавшийся ему знакомым силуэт где-то в районе двери, но к тому времени, когда до него дошло, что он узнает прическу, бандану и манеру движения — Вера особенно энергично, по-спортивному прокладывала себе путь через толпу танцующих, — какой-то вихляющий бедрами идиот на мгновение встал между ним и нею, и все кончилось ничем — Римини снова потерял ее. Нет, видел он все отлично — даже лучше, чем всегда; вот только осознавал увиденное примерно с секундной задержкой, как бывает в кино, когда из-за дефекта пленки звук отстает от изображения; в общем, всякий раз, когда он думал, что нашел Веру, ему не хватало какого-то мгновения для того, чтобы удостовериться в этом, — она все время куда-то исчезала. Он увидел, как мелькнула вроде бы знакомая белая сумка где-то рядом с дверью; дверь, вроде бы тоже знакомая, была приоткрыта, но затем какая-то, опять же явно знакомая, рука закрыла ее на ключ — на два оборота. Только теперь Римини понял, что все это он видел минут десять-пятнадцать назад, и даже вспомнил, что это была за дверь; поняв, что здорово тормозит, он решительно направился к гардеробной, надеясь перехватить Веру, и уткнулся лицом в груду плащей и курток — здесь и застал его Серхио, сообщивший Римини, что, мол, кажется, видел, как она уходила.
На следующий день Римини успел оборвать телефон, прежде чем Вера наконец ответила. «Давай покороче, я тороплюсь», — сказала она, нарочито позвякивая ключами у трубки. Злилась она от всей души, не скупясь; чтобы этот костер пылал не угасая, ей время от времени требовалось подпитывать его горючим, — видимо, поэтому она и ответила на очередной телефонный звонок. Римини спросил ее, почему она вчера ушла с вечеринки и почему ушла именно так. «Почему? Почему так?» — переспросила она. Свою ненависть, словно истонченную болезненной ревностью, Вера направляла прежде всего на то, чтобы оттенить чужое бессердечие, чтобы высветить причины своих страданий в словах, обращенных к ней собеседником. «Да-да, — поддался Римини, — почему, и почему именно так». В ту же секунду у него возникло чувство, словно по телефонному кабелю к нему выдвинулась с самыми решительными намерениями вся армия противника. Для начала ему пришлось выслушать содержание целого полицейского досье на всех рыжих баб вообще и на некоторых особо похотливых в частности; затем ему прочитали целую лекцию — настолько откровенную, что Римини даже покраснел, слушая ее, — о плачевном состоянии косметической промышленности в стране, так и не сумевшей наладить выпуск губной помады, которая не стиралась бы во время орального полового акта и была бы устойчива к воздействию спермы; третьей составляющей этого прокурорского выступления был отчет о раскрытии заговора, организованного устойчивой преступной группой в составе Римини и Серхио, целью которого было выставить ее, Веру, на посмешище. «Перестань, я ведь с нею даже не знаком!» — возразил было Римини — и понял, что напрасно. «Ах, ты с ней даже не знаком! Так это еще хуже! — закричала Вера. — Это уже вообще предел всему!» С этими словами она бросила трубку. Римини начал звонить ей опять — раз, другой, третий… Всякий раз он выжидал на гудок-другой дольше, словно увеличивающаяся продолжительность звонков могла стать ключом к этому любовному шифру. Он был уверен в том, что Вера никуда не ушла и сидит рядом с телефоном, быть может, даже считая звонки; скорее всего, она при этом испытывала огромное удовольствие — не только от осознания того, что он переживает и чувствует себя виноватым, но и от того, что у нее есть выбор: предоставить ему и дальше названивать ей или же согласиться на то, чтобы увидеться, и высказать все, что она думает, ему лично. Сам же Римини, в очередной раз набирая номер, вдруг осознал, что готов вновь и вновь давать ей возможность почувствовать себя победительницей, потому что действительно уже крепко запутался в сотканной ею паутине любви.
