Так, обнявшись, они и отошли от окошечка администратора. София плакала, Римини же, парадоксальным образом, чувствовал себя парализованным, несмотря на прилив жизненных сил во всем теле. Больше всего на свете ему хотелось сорваться с места и со всех ног промчаться по подземному коридору, соединявшему два корпуса, промчаться по всем лестницам, по которым ему уже доводилось спускаться и подниматься, — на этот раз он мысленно перепрыгивал даже не через две, а через три, четыре, через шесть ступенек… София все плакала и вытирала слезы рукавом рубашки Римини. «Скотина. Какая же ты скотина. Слава богу еще, что у меня все хорошо, — говорила она сквозь слезы. — Скажи ты мне об этом три месяца назад, и я бы, наверное, умерла от горя. А теперь — теперь я счастлива. Ты, конечно, скотина редкостная, но я все равно счастлива за тебя. Я теперь… я теперь буду надеяться. Нет, это невероятно. Я всего два дня как прилетела из Европы и через неделю снова улетаю. Сегодня случилась эта история с Фридой, а теперь вот — встречаюсь с тобой, и что я слышу… Разве это не невероятно? И при всем этом — я влюблена».
Звали его Конрад, и был он немец, из Мюнхена. София показала Римини фотографию своего возлюбленного, пока они ехали в лифте; Римини, однако, гораздо больше занимало то, что он не помнил этого лифта и, следовательно, опять, вполне вероятно, сбился с курса; на фотографии же он успел разглядеть какую-то желтую стенку, закрепленные на ней полки, книги, маски, а на первом плане — силуэт человека, поднявшего руку не то в знак приветствия, не то для того, чтобы прикрыть глаза от слепящей фотовспышки; именно из-за этой вспышки разглядеть Конрада не представилось возможным — его лицо было практически вытравлено с фотографии чересчур ярким светом. Римини предпочел не спрашивать Софию, почему она носит с собой такую неудачную карточку своего возлюбленного. Лифт бестолково и совершенно беспричинно проехал сначала вверх на пару этажей, затем снова вниз, и, когда двери наконец открылись, Римини решил идти дальше пешком; к этому времени он узнал, что Конрад — сирота, родители которого погибли под снежной лавиной, катаясь на лыжах; вырос он в доме тети Лизелотты, глухой старой девы, в огромном, изрядно обветшавшем и неухоженном особняке, семь из тринадцати комнат которого тетя сдавала студентам, приезжавшим учиться в близлежащий университет со всего мира. София на короткое время стала членом этого маленького интернационального братства, когда ее занесло в дом Лизелотты, — рассказывая об этом, София уже привычно тянула Римини куда-то за собой по пустому холлу и одновременно приветливо и даже фамильярно здоровалась с проходившей мимо очень элегантной медсестрой в белом колпаке и очках. Лизелотта была не только глухой старой девой, но и любительницей носить туфли со шнуровкой на босу ногу, что, как выяснилось, было последним писком моды среди лесбиянок в Шварцвальде; а остановилась у нее София в один весьма неприятный момент, когда во время предпоследней поездки с Фридой в Европу была вынуждена просто сбежать из гостиницы, — причиной стала ужасная ссора, поводом для которой, в свою очередь, послужил спор о шансах на выздоровление одного из учеников. Фрида не испытывала большого оптимизма по поводу судьбы этого молодого человека, чем привела Софию в неописуемую ярость; нет, она, конечно, понимала, что работать с ним придется много — у парня в результате развития редкой формы конверсионной истерии была парализована половина тела, — но ставить крест на нем она не собиралась. Римини далеко не в первый раз слышал рассказы о подобных конфликтах и прекрасно понимал, что из-за этого София и Фрида не разойдутся. Знакомы они были уже больше двадцати лет, и, с учетом разницы в возрасте и в статусе, логично было предположить, что несходство характеров, разный подход к оценке многих событий и ситуаций были вовсе не фактором торможения в развитии их отношений, а, наоборот, — горючим материалом, который подпитывал их интерес друг к другу и обеспечивал возможность дальнейшего взаимодействия. София прожила всего неделю в пансионе Лизелотты — так фамильярно особняк тети Конрада они стали называть буквально через два дня после знакомства Все произошло так стремительно, что София даже не успела опомниться, — любовь обрушилась на нее буквально спустя два дня после того, как она перебралась в этот огромный дом, построенный еще в конце XIX века. Сначала у нее с Конрадом установились милые приятельские отношения, вполне допустимые между постоялицей и родственником хозяйки, постоянно живущим в доме, — они встречались за завтраком на кухне, София расспрашивала, как проехать в ту или иную часть города, Конрад просил для нее у тети чистые полотенца, они обсуждали смешные пословицы и поговорки в своих родных языках… Скоро у Софии сложилось впечатление, что Конрад — который, кстати, был намного младше ее — жил в тетином царстве в состоянии, близком к постоянному ужасу; никто, кроме нее, не ощущал этого, но уж кто-кто, а Римини должен был помнить, что у нее есть особое чутье на всякого рода подковерные игры и тщательно скрываемые чувства; в общем, она быстро сообразила, что этот особняк, на первый взгляд представлявший собой восхитительное место, где весело и беззаботно жили двенадцать студентов из самых разных уголков мира, от Сингапура до Кито и от Ванкувера до Афин, где гостевые комнаты всегда были чисто убраны, где подавали вкусный завтрак, где из колонок постоянно негромко звучала баварская народная музыка, а салфетки были вышиты хозяйкой собственноручно, — этот особняк на самом деле был для Конрада западней, темницей, в которой он ко времени знакомства с нею едва не сошел с ума. Дом, в котором жили склонная к доминированию тетя-лесбиянка и хрупкий, ранимый сирота-племянник, принимал гостей с распростертыми объятиями, которые вскоре сжимались, как капкан; София сразу поняла вымогательскую логику отношений, сложившихся между тетей и племянником, а Конраду было не до рассуждений — он просто полюбил ее, робко и почти по-детски; ее любил этот мальчик — со следами прыщей на щеках, в стариковских тапочках, со впалой безволосой грудью, с трогательной манерой даже не произносить, а ворковать слова «Аргентина», «чувство», «глубина» и «любимая». Да, София была счастлива. «Хочешь, я перечислю тебе все, что я нашла в нем от Римини — от того, первого, настоящего Римини?» — «Нет-нет, спасибо, не надо», — сказал Римини, который как раз выискивал, кого бы спросить, попадет ли он в родильное отделение, если пройдет по этому коридору; судя по силуэтам лежавших здесь на кушетках женщин, двигался он в правильном направлении… Впрочем, буквально через неделю София поставила на уши всю эту богадельню — так она назвала пансион Лизелотты. Началось все со вполне невинной просьбы: Софии показалось, что было бы неплохо чуть уменьшить мощность отопления, работавшего в полную силу. Подобных семейных пансионов в Мюнхене было как минимум сто, если не больше, — и везде подобную просьбу восприняли бы нормально, а впрочем, обращаться с нею к хозяевам вообще бы не возникло необходимости: на дворе стояло лето, и среднесуточная температура не опускалась ниже тридцати двух градусов; тем не менее намек на то, что снижение температуры жидкости, циркулирующей в батареях, процентов на десять смогло бы несколько облегчить участь узников душегубки, стал той искрой, от которой загорелся фитиль, ну а дальше — пошло-поехало. Собственно, мысль обратиться к хозяйке с просьбой родилась, естественно, в мудрой голове Софии, но ответственным за передачу этого волеизъявления был Конрад — София настояла на этом по двум причинам: во-первых, она прекрасно понимала взрывоопасность ситуации и, по правде говоря, сама несколько побаивалась Лизелотты, а во-вторых и в-главных — цель была терапевтическая: Конрада необходимо было освободить из-под деспотичной теткиной власти. «Ты представляешь себе — он никогда ни о чем ее не просил, — кипятилась София. — Это просто безумие. Ты представь себе: Лизелотта — это все, что у него было в жизни, и поэтому он никогда ни о чем ее не просил. Раз ты ни о чем человека не просишь, то по крайней мере соглашаешься принимать от него все, что он тебе даст. Но он от тетки никогда ничего не получал! Понимаешь — она не давала ему в обмен на верность абсолютно ничего. Ах да — для него, как и для постояльцев, докрасна накаливались батареи в разгар самого жаркого лета за последние полвека».
