Ощущение это было не из самых приятных, но продолжалось недолго. Гридин вполне мог подавить его привычным волевым усилием — тренировки-то дали плоды, и мастерство не пропьешь! Мог подавить, но просто не успел, потому что обнаружил ранее скрытый железной коробкой гаража очень интересный объект, контрастирующий с обыденным видом стандартного микрорайона.
Объект был впечатляющим и знакомым, хотя Герман видел его впервые.
Скульптура. Скульптура на невысоком, в полметра, постаменте из гладкого черного камня, возможно, мрамора, столь неожиданного среди железобетонных построек. Да и сама скульптура была не только не менее, но даже гораздо более неожиданной. Она тоже казалась каменной, но не мраморной. Темно-красная, чуть ли не под цвет местных нескончаемых сумерек, едва заметно матово блестящая, она изображала некое существо, которое устроилось в позе египетского Сфинкса поднятой головой к стене гаража, а коротким, но массивным подобием хвоста к тропинке, вьющейся меж погребов. Существо напоминало льва со старинного чернильного прибора, который Герман в детстве любил рассматривать, приезжая с мамой в гости к бабушке, в Бежецк. Только это был не лев. И не египетское чудище с побитой физиономией, оставшееся то ли от атлантов, то ли от инопланетян. Возможно, неизвестный скульптор изваял это существо в натуральную величину — а было оно размером с не очень крупного льва, — а, возможно, это была уменьшенное или увеличенное подобие.
Герман чуть ли не крадучись приблизился, медленно обошел вокруг постамента и остановился напротив головы изваяния. Ему хотелось дотронуться до скульптуры, но он почему-то не решался.
Не буди спящего льва…
Нет, это, безусловно, был не лев, хотя туловище и согнутые задние лапы и походили на львиные. Но на передних конечностях имелось по четыре длинных тонких пальца сродни человеческим. И шея тоже была довольно тонкой, она изгибалась наподобие лебяжьей, и венчала ее совсем уж не львиная голова. Голова была гладкой, без намека на волосы, и в определенной степени походила на человеческую. Только размерами значительно превосходила голову самого что ни на есть крупного представителя рода людского. Обширный покатый лоб словно подпирали размашистые дугообразные надбровья. Они сходились к тонкому, едва выступающему продолговатому носу в виде знака Овна, каким его рисуют в гороскопах. Рот с тонкими губами был почти незаметен, так же, как и треугольный, с подушечкой, подбородок, казавшийся совсем небольшим по сравнению с внушительной верхней частью.
И глаза… Большие, удлиненные, черные, сделанные из какого-то другого материала, они смотрели куда-то сквозь Германа, и ему было немного не по себе.
Да, это лицо было знакомо Гридину. Такие лица были у космических пришельцев из кинофильмов. Такие лица рисовали в газетах и книжках по уфологии. «Класс: гуманоиды. Тип: серые». Что-то в этом роде.
Сфинкс-инопланетянин.
Знакомо было не только лицо, но и само изваяние. Хотя одно дело — слышать, притом в пересказе, и совсем другое — видеть собственными глазами, изучать до мельчайших подробностей, до малейшего изгиба.
Это была, судя по всему, именно та скульптура, что когда-то снилась его деду, которого Герман никогда не видел — Павлу Дмитриевичу Ширяеву. Отцу его мамы, умершему задолго до его, Германа, появления на свет. Точнее, убитому в поезде, в отважной схватке с бандитами, напавшими на пассажиров — так говорила мама. Отец шоферил на Севере, но раз в год приезжал домой, в Бежецк. Вот тогда-то и начал он видеть во сне это странное существо. И даже пытался нарисовать его, хотя художник из него был никакой. Герман сам видел эти рисунки у бабушки, в Бежецке, когда учился то ли в четвертом, то ли в пятом классе. И тогда же услышал историю про сны деда. Со временем она совершенно вылетела у него из головы, а вот теперь, стоя перед скульптурой, Гридин отчетливо вспомнил эти неуклюжие карандашные наброски. Да, дед определенно не был ни Репиным, ни Джорджоне, но характерные признаки кое-как сумел передать. В его набросках угадывалась скульптура, которую сейчас завороженно созерцал Герман.
Это было интересно и непонятно, и даже несколько пугало (хотя слово «испуг», наверное, не очень подходило к тому сложному чувству, точнее, смеси чувств, которые испытывал Гридин), но никаким боком не стыковалось с заданием. Можно было и поразмышлять об этом, строя разные предположения, — но потом. Когда он, Гридин, вернется отсюда. И не просто вернется — а сделав то, что ему поручили сделать.
Сфинкс-инопланетянин — это, конечно, удивительно, это вызывает множество вопросов. В частности, о влиянии собственного подсознания и архетипов на восприятие окружающего. Но вопросы — в другой раз. Дома, на диване. В компании Скорпиона и шамана Николая. Под коньячок.
Напоследок Герман все-таки прикоснулся к тонкому пальцу сфинкса. Камень был прохладным и гладким. И вполне возможно, возле гаража возвышалось на самом деле не изваяние инопланетного существа, а, например, бюст Ленина, установленный каким-нибудь ветераном советской эпохи. Забрал с помойки у вон той школы, что виднеется за деревьями, в период ниспровержения прошлых кумиров, выждал, когда все перебесятся — и поставил под своими окнами. Дабы радовал взор тот, который «всегда с тобой» и «живее всех живых».
Гридин окинул прощальным взглядом скульптуру и повернулся, чтобы идти дальше.
И услышал донесшийся из-за спины, от гаража, басовитый хрипловатый голос. Голос был не очень громкий, совершенно спокойный, но Герман, делая разворот на сто восемьдесят градусов, все-таки вновь вытащил «глок».
«Не дотронешься — не поверишь?» — именно такой вопрос только что прозвучал, и адресован этот вопрос был явно ему, Гридину.
Держа пистолет на изготовку, Герман воззрился на человекообразное существо, застывшее с опущенными руками в семи-восьми метрах от него, возле гаража. Существо было чуть повыше Гридина, его массивное туловище опиралось на крепкие кривоватые ноги штангиста, а крупная лысая голова сидела на такой короткой шее, словно своим весом вдавила ее в широкую грудную клетку. Казалось, эту непомерно выпуклую грудь что-то распирает, и она вот-вот разлетится на куски, как перегревшийся паровой котел. Никакой одежды на существе не было, но и голым его назвать язык не поворачивался — никто ведь не назовет голым медведя. Да, существо смахивало на медведя, и все-таки Герман отнес его именно к человекообразным. Потому что оно было двуногим, прямоходящим и без перьев. Плоские ли у него ногти, каковыми они должны быть по уточнению Платона, Гридин видеть не мог — его визави стоял, сжав кулаки. К его громоздкой фигуре вполне подходило определение «топорная работа»: он казался вырубленным из бревна или из камня. Все в нем было грубым, угловатым, необработанным, неотшлифованным. В общем, не завершенное изделие, а заготовка. Этакий Собакевич.
«Нет, братец, ты не из бревна и не из камня, — подумал Гридин, всматриваясь в знаки, только что проступившие на лбу человекообразного. — Ты из красной глины. Глиняный кувшинчик…»
Он в этом почти не сомневался.
Топорное лицо создания было такого же кирпичного цвета, как и вся фигура, и не выражало никаких эмоций. Крупные вывернутые губы, приплюснутый боксерский нос-нашлепка, широко расставленные тусклые глаза под квадратным плоским лбом. И еще у существа были небольшие оттопыренные уши-пельмени. А вот бровей не было, как и ресниц.
