Дед теперь уже сам, без приглашения, схватил бутылку, булькнул себе в стакан на два пальца и торопливо выпил, словно боясь, что отнимут. Тетя Лена, разбиравшая сумки, этого не заметила. А Вячеслав Андреевич хоть и заметил, но только усмехнулся: пусть пьет человек, если хочется, ему же завтра на работу не идти. Лишь бы не заснул за столом да со стула не свалился.
— Геопатогенная зона? — предположил Сережа. Он иногда смотрел по телевизору всякие познавательные передачи.
Вячеслав Андреевич задумчиво покосился на него:
— Вряд ли. Наверное, просто перебрал Ванька Демин самогонки. Или и вовсе отравился. И капища, и храмы сооружали в узлах энергетических решеток, в наиболее благоприятных местах. Кто же будет возводить храм в геопатогенной зоне?… Хотя… — Он потер подбородок. — За сотни лет что-то могло сдвинуться, разбалансироваться…
— Да идолы же, сосед, идолы! — покачнувшись на стуле, громогласно заявил дед Тарасов. — Я хоть и верую в Господа нашего Иисуса Христа, но и в нечистую силу тоже. Не тока сатана есть на свете, Андреич, — не к ночи помянут будет, — но и другая всякая-разная нечисть. Ты вот стариков послушай, они тебе такого наговорят!
— Да уж, — согласился историк, сжимая в руке промокший от пота платок. — Наговорить могут, это точно.
— Много всяких чудес, мно-ого… — протянул дед Тарасов и наконец-то отставил свой стакан, чуть не опрокинув при этом солонку. — Вот, со мной… Навроде — мелочь, пустяковина, а как ты ее объяснишь?
Тетя Лена вернулась к столу и явно собиралась сказать что-то нелестное, но муж едва заметно покачал головой: не мешай, мол, старику, пусть болтает.
— Когда я свою-то схоронил… — Дед Тарасов шмыгнул носом. — Ну, поминки, напился, знамо дело… А ночью проснулся, будто кто со всей силы в поддых зафигачил. Лермонтов, грит, с-страница сто двенадцать, две верхние строчки…
— Кто говорит-то? — поинтересовался Вячеслав Андреевич.
— А не зна-аю, кто, — пьяно развел руками дед Тарасов. — Я ентого Лермонтова и не ч-читал никогда. А книжка еще дочкина, старая… Схватил, открываю… Щас, щас, вспомню… — Он поднял руку, сглотнул и зажмурился, пытаясь, вероятно, выудить из памяти образ этой сто двенадцатой страницы. — О! «Грехи твои… и самые злодейства… простит тебе Всевышний»… — Глаза деда уже вновь были открыты и тускло блестели. — Эт, значить, она меня с того с-света прощала… Через Лермонтова… И тут обратно меня словно ударило! Я за карандаш, записал на газете… то, что в голову шибануло, — и вырубился. А утром беру газету-та, читаю свои каракули… — Дед, подобно профессиональному актеру, сделал паузу, обвел всех мутноватым, как застоявшаяся вода, взглядом. Воздел палец к потолку и, по контрасту со своим предыдущим расслабленным невнятным говором, почти отчеканил, старательно отделяя слова друг от друга: — Мы — пребываем — в состоянье — Тьмы! — Последнее слово он почти прокричал — и обмяк на стуле, как проколотый шарик.
— Это тоже Лермонтов? — осторожно спросил Сережа.
— А хрен его знает… — невнятно ответил дед Тарасов и шумно вздохнул. — Наверно, она, покойница… Маняша… Надо помянуть…
Он слепо потянулся за водкой, вновь чуть не упав со стула, но тетя Лена его опередила. Взяв бутылку, она крепко-накрепко завинтила пробку и поднесла русский народный напиток расслабившемуся катьковскому автохтону.
— Вот, держите. Дома у себя помянете.
— Ну… спасибо, с-соседка… благодарствуйте… — забормотал дед Тарасов, принимая драгоценную емкость и пряча за пазуху, под камуфляж. — И то верно, дома… Дома помяну…
Вячеслав Андреевич приподнялся.
— Вас проводить, Василий Васильевич?
— Так я ж н-не девка, штоб меня провожать. — Дед выкатил грудь колесом. — Сам доползу, впервой, што ли… Я ж не бусурман какой, я ж русский ч-человек, и звучу гордо!
* * *
— Понимаешь, Макс, иногда у меня такая заморочка бывает: мне кажется, вот я играю на пианино, и из музыки возникают… ну… — Сережа замялся, подбирая определение. — Словно какие-то существа. Я их глазами не вижу, но чувствую.
— Все вы, музыканты, с заморочками, — заявил долговязый сутуловатый Макс. Он, оскальзываясь, шел по тропинке впереди Сережи. — Оззи летучих мышей жрал, чуть ли не каждый рокер гитары на концертах разбивает, в толпу прыгает… Заморочливый вы народ… у, блин! — Это он опять поскользнулся на тропе, которая взбиралась к вершине поросшего соснами холма.
Утро было теплое, но пасмурное. Солнце наотрез отказывалось появляться из-за обложивших все небо ватных, с серыми животами, полуоблаков-полутуч, готовых в любой момент пролиться дождем. Вчерашняя вечерняя духота обернулась-таки ночным небесным водопадом, и поход за грибами решено было отложить до лучших времен. Невелико удовольствие бродить по насквозь промокшему лесу. Хоть не докучают комары да мухи со слепнями, зато за шиворот нальется немало воды с ветвей. Тетя Лена намеревалась хлопотать по хозяйству, Вячеслав Андреевич, мучимый послезастольной изжогой, решил разобраться с сельхозинвентарем. А Сергею, который рвался в лес, нашли напарника — закончившего девять классов тверича Максима. Он уже не первый год приезжал в Катьково к тетке. Сережу обрядили в просторную брезентовую куртку, кроссовки заменили на высокие резиновые сапоги — и отпустили вместе с Максом. Тот был почти что местный и здешний лес знал хорошо. Правда, в грибах он не очень разбирался, но перед ними и цели такой не ставилось. Хотя тетя Лена и дала Сергею на всякий случай плетеную корзинку, из тех, что зовутся лукошками. Побродить, воздухом лесным подышать, черникой да земляникой полакомиться и вернуться к обеду — вот и вся задача.
Не успели они еще и на сотню метров отойти от деревни по размытой дождем дороге, как Сергей, конечно же, попросил Макса показать Лихую горку. После рассказов деда Тарасова и лекций дяди Славы ему очень хотелось взглянуть на это таинственное место…
Макс историю Лихой горки не знал. Выслушав Сергея, он усмехнулся и небрежно махнул рукой:
— А! Гониво дед гонит, сто пудов! Это он боится, что пожар устроят.
— Кто устроит?
— Ну, приезжие. Вроде нас с тобой. Они там костры жгут.
Вот оно что! Сергей был разочарован. Неужели хитрый дед Тарасов действительно выдумал всю эту историю о древнем святилище и пропавших княжеских воинах?…
Они выбрались наконец на вершину холма. Синяя ветровка Макса с наспинным портретом Че Гевары была мокрой, в торчащих ежиком волосах застряли сосновые иголки. Сергей еле передвигал ноги, потому что к подошвам сапог прилипло по пуду мокрой земли.
Макс остановился и показал вперед:
— Вон там твоя горка. Сейчас вниз, а метров через триста вверх, прямо туда.
…Лихая горка поначалу не произвела на Сергея впечатления. На плоской вершине теснились кучками какие-то кусты, окружая одинокие кривые сосны. Отсюда открывался вид на дремучее лесное царство, зелеными волнами уходящее к горизонту. Горку омывали два ручья с серой водой. Уголок, казалось, был дикий, нехоженый… но только на первый взгляд. Тут и там среди мокрой травы виднелись черные проплешины кострищ, валялась под сосной поблекшая бело-синяя пустая пачка от сигарет «Бонд» и торчала из зеленых игл нанизанная на ветку пустая же пластиковая бутылка. Место старых идолов заняли новые…
