— Это вас вода из унитазного бачка Господа кружит. Так как насчет погостить?
— Да, — размашисто кивнул Доусон, чуть не ударившись подбородком в собственную грудь. — С-согласен. Плохо мне будет одному… Хотя и с вами лучше не будет…
— Посмотрим, — сказал Батлер.
Несмотря на выпитое, Доусон нашел в себе силы для того, чтобы оформиться в отеле. Батлер довел его до номера, и Пол тут же, не раздеваясь, упал на кровать и отрубился. Ареолог ушел к себе и заказал два билета на завтрашний авиарейс до Трентона. А потом уселся возле телевизора и принялся переключать каналы. Делать ничего не хотелось — да и нечего было делать… Мысли постоянно возвращались к Флоренс, и это были тяжелые мысли. Телевизор хоть как-то отвлекал, а под шумную телеигру с дурацкими вопросами, заставившими вспомнить рассуждения Доусона о повальной дебилизации, Батлер и вовсе задремал.
Разбудила его трель мобильного телефона.
«Очнулся, — подумал Батлер и покосился на стол, где возвышалась изъятая у Доусона бутылка „Хеннесси“. — Наверное, не может сообразить, где находится…»
Но это был не Пол Доусон. Это был братец Ник.
— Привет, Алекс! Узнаешь филадельфийского изгнанника? — начал он бодрым голосом, в котором, однако, сквозила некоторая напряженность.
Такое прозвище Ник придумал себе сам, хотя никто его никуда не изгонял. Он добровольно уехал в Филадельфию попытать счастья и попытал — только, видимо, чего-то другого. Но в родительский дом, несмотря на уговоры, возвращаться не собирался.
— Узнаю, — отозвался Батлер. — Привет, Ник.
— Я утряс дела и готов тебя навестить. Как насчет завтра?
— Завтра… — повторил Батлер, нагнулся за упавшим на пол пультом и выключил звук у телевизора. — Вообще-то, я сейчас в Чаттануге.
— Ого! — сказал Ник. — Чаттануга чу-чу!
— Угадал. Именно в этом отеле.
— И надолго тебя туда занесло?
— Завтра улетаю. Так что давай послезавтра, Ник.
— Дьявол, я уже билеты купил. Теперь придется менять…
— А что ж ты раньше не позвонил? Я бы не спешил с Чаттанугой.
— Да ладно, не беда, переиграю. Тут еще вот какое дело, братишка… — Прежняя напускная бодрость исчезла из голоса Ника, и тон у него теперь был совсем другой. — Я не один хочу приехать, Алекс. Вернее, она тоже хочет…
— Без проблем, Ник. Рад за тебя.
— Она раньше не хотела, — еще больше понизил голос Ник. — Ну, пока ты… с Геддой… А теперь говорит: «Тоже поеду»…
— Что? — Батлеру показалось, что в живот ему угодила ледяная глыба. — О ком ты, Ник? Кто она?
— Ну…Джейн. Джейн Белич.
Глыба разрасталась, заполняла всю комнату.
«Джейн…»
— И давно ты… с ней? — услышал Батлер собственный замороженный голос.
— Да почти сразу, как она уехала из Трентона. Сама меня разыскала…
«Джейн…»
— Приезжайте, Ник. Послезавтра. Передавай привет… Джейн…
Алекс выпустил из руки мобильник и некоторое время сидел, отрешенно глядя на беззвучную чередующуюся телерекламу. Потом встал и сделал шаг к столу. Что-то отскочило от носка его ботинка. Батлер неузнавающе посмотрел на лежащую на полу коробочку телефона и направился дальше походкой сомнамбулы. Наткнулся на стол, словно вдруг ослеп, медленно протянул руку и взял бутылку. Постоял так, сдвинув брови, будто решал какую-то сложнейшую задачу, — и все-таки поставил коньяк на место.
«Джейн… Джейн… — раскатывалось в голове. — Джейн…»
…Он не помнил, что делал дальше в этот день. Кажется, бродил возле отеля… Кажется, купил какие-то газеты, но так и не прочитал ни строчки… Кажется, долго стоял под душем, совершенно механически попеременно прибавляя и убавляя то холодную, то горячую воду… Или ничего этого не было — и он просто сидел на диване, выпав из времени и пространства?
А среди ночи буквально взвился над кроватью, включил свет и начал кругами ходить по комнате, зачем-то растирая щеки обеими руками.
Сон, который ему приснился, не был россыпью хаотично перемешанных отпечатков реальных событий, преломленных множеством призм сознания и подсознания. Сон с фотографической точностью воспроизводил обрывки того, что когда-то происходило с ним, Алексом Батлером, внутри Марсианского Сфинкса. Много обрывков — исповедь Лучезарного, мумии фараонов, черный кисель… И то странное облачко, в котором он когда-то растворился, падая с высоты…
Да, он растворился, — но вынырнул из небытия. И теперь помнил все, что было дальше.
Тогда, вновь ощутив собственное тело, он увидел перед собой совсем другие места, совершенно непохожие на коридоры Марсианского Сфинкса. Очень знакомые места, как он сразу отметил, как отметило сердце, сжавшееся сладостно и болезненно.
Он стоял на пригорке, покрытом увядающей травой. Трава была усеяна мелкими желтыми листьями, опавшими с высоких берез. Березы окружали его, стройные, красивые, подобные колоннам светлого храма, и сквозь их золотую листву проглядывало ясное осеннее небо — чистое, отмытое ночными дождями небо. Березовая роща была пронизана солнечными лучами, в теплом воздухе плавали поблескивающие паутинки, и дышалось свободно и легко. Березы тихонько шелестели, на их белых с черным стволах трепетали закручивающиеся в трубочку тонкие полоски, и в воздухе порхали, порхали бабочки-листья. Роща сбегала с холма, за ней просвечивало поле, и он знал, что в низине течет ручей с прозрачной холодной водой, а справа, у болотца, стоит стена камышей и восседают на кочках лупоглазые лягушки… Он знал, что позади него, за пригорком, торчит из травы трухлявый пень, ставший домом для муравьев, и тянется вокруг пригорка муравьиная дорожка.
Он оглянулся. Пень был на месте. Такой же трухлявый, с углублением на срезе, забитым опавшими листьями. По пню сновали рыжие муравьи.
Он когда-то уже был здесь. Они с Джейн пришли сюда, в эту рощу, оставив машину за полем, на обочине проселочной дороги со следами конских копыт.
Ноги его ослабли, и он опустился на траву. И фонарь, качнувшись, ткнулся ему в грудь.
«Резерват „Пайндленс“, — сказал он себе. — Я в лесном районе резервата».
Резерват «Пайндленс» составлял немалую часть штата Нью-Джерси, и ничто не напоминало здесь о не таком уж далеком портовом городе Трентоне. Леса… Поля… Поросшие клюквой болота… Противовес урбанизированным до предела территориям, чудовищному мегалополису Босваш — Бостон-Вашингтон, — протянувшемуся вдоль Атлантики. Кусочек нетронутой чистой кожи на изъязвленном теле Северной Америки…
Он слишком рано женился, приняв влюбленность за любовь, и с каждым годом они с Геддой все больше отдалялись друг от друга. Наверное, им нужно было расстаться, однако он не хотел, чтобы его дочь, Айрин, выросла без отца. Да, он и Гедда продолжали жить вместе, но каждый сам по себе, и мучились, и мучили друг друга… Появление в его жизни Джейн было как глоток воздуха, как порыв свежего ветра… Но Джейн тоже не хотела, чтобы его дочь выросла без отца…
