Перед ним простиралось пустое пространство, огромный зал с высокими сводами — и дальние стены, и потолок терялись в темноте. Гладкая каменная поверхность под ногами была покрыта пылью, и шаги получались неслышными, как по первому мягкому снегу. Инженер обернулся. За открытыми воротами распростерлась бурая равнина. Вдали застыл посадочный модуль, похожий на какое-то диковинное насекомое, приготовившееся к прыжку сквозь небеса. И этот летательный аппарат, как и ранее вездеход, почему-то казался странным и нелепым, из разряда предметов и явлений, находящихся по другую сторону, за чертой…
Некоторое время Каталински стоял, равнодушно глядя на модуль, а потом повернулся к молча и терпеливо ждущей его темноте. И медленно двинулся вглубь зала.
Он сделал сотни две шагов — и вдали проступило какое-то смутное светлое пятно. Переложив фонарь из руки в руку, инженер, сам не зная почему, ускорил шаги. По сторонам он больше не глядел и не оборачивался на видневшуюся в проеме ржавую равнину с нелепым летательным аппаратом. Он глядел только вперед, на это светлое пятно, словно слышал дивное пение неведомых марсианских дев-сирен…
Перед ним был саркофаг, большой серебряный саркофаг, возвышающийся над каменным полом. Множество тонких черных линий на его поверхности извивались причудливыми узорами. Орнамент этот был совершенно непривычен человеческому глазу. Он рождал у инженера какие-то смутные странные чувства, которые вдруг всколыхнулись в темных обманчивых глубинах подсознания — возможно, в прапамяти — и начали медленно всплывать…
Астронавт прикоснулся пальцами к прохладному боку саркофага — и лицо его стало умиротворенным, словно он наконец обрел то, что искал, к чему стремился всю жизнь. Он положил фонарь на пол и с усилием приподнял серебряную крышку.
Гробница была пуста.
— Ну, конечно, — негромко сказал инженер таким тоном, как будто догадался о чем-то очень важном.
«…нечно…» — тихим эхом прошелестело под сводами зала.
Отзвук не пропал, отзвук множился — и шелестело, шелестело вокруг, словно шептало что-то само древнее время, долгие десятки веков запертое внутри живого исполина — по-своему живого исполина — с ликом Марсианского Бога и наконец-то разбуженное и освобожденное пришельцем с соседнего космического острова, где пока еще продолжала существовать жизнь.
Каталински опустил крышку. Теперь он твердо знал, что делать дальше. Ему казалось, что это знание, непроявленное, невостребованное до поры, всегда было с ним.
Он зашел с торца и начал сдвигать тяжелую крышку к противоположной стороне саркофага. Когда крышка нависла над полом, инженер перешел туда и потянул ее на себя. Так, все больше наклоняясь, он добился того, что крышка наклонно уперлась в пол. Черные узоры и на ней, и на самом саркофаге пришли в движение, и все множились и множились, подчиняясь единому ритму. И в этот ритм каким-то невероятным образом вплелся шелест, неосязаемым мелким дождем льющийся из-под невидимого темного свода.
Каталински без колебаний забрался в саркофаг. Лег на его серебряное дно, скрестил руки на груди и медленно закрыл глаза, чувствуя, как освобождается от чего-то, до сих пор мешавшего ему по-настоящему жить. Он не думал ни о чем. Невидимое толстое стекло исчезло, и на его месте возникла сияющая серебряная стена, испещренная древними неземными символами.
Астронавт неподвижно лежал в серебряном саркофаге посреди пустынного зала, и лицо его было подобно маске. И тихо, очень тихо было вокруг.
…Когда начал сгущаться вечер, Каталински открыл глаза и выбрался из саркофага. В зале по-прежнему стояла тишина, продолжал светить фонарь на полу, и створки ворот были закрыты. Теперь они были не серебряными, а прозрачными.
Он приблизился к ним и остановился — взгляд его был спокоен. Потом с наслаждением вздохнул и улыбнулся.
Он видел перед собой вовсе не бурую, а синюю-синюю равнину — такими бывают лепестки инни после дождя. Равнина привольно раскинулась под прекрасным изумрудным небом — пронзительно знакомым и родным небом! — в котором переливалось разноцветье тысяч и тысяч далеких светил. В стороне от величественного иссиня-черного Купола — хранилища знаний — виднелась несуразная конструкция, своими примитивными, убогими формами нарушая красоту и величие окружающего пейзажа, что воплощал вечную мировую гармонию. И совершенно непонятно было, зачем идти к этой абсурдной конструкции, которой вовсе не место здесь, на синей равнине, где когда-то вели неторопливые беседы великие жрецы…
Горячий ветер повеял вдруг из глубины темного зала, где стоял вновь опустевший серебряный саркофаг, и астронавт почувствовал, как размягчается, растворяется его тело. Он знал, что сейчас исчезнет, — но это его совсем не пугало. Он был готов к такому финалу, за которым непременно последует новое начало, и продолжал спокойно улыбаться…
25
Доковыляв до лагеря, Маклайн понял, что его надеждам пришел конец. Инженера в модуле не было.
Каталински по какой-то совершенно непонятной причине отключил связь с ЦУПом.
А бортовой хронометр показывал, что Маклайн провел в Марсианском Сфинксе гораздо больше времени, чем он полагал: не час, и не два, а почти целые сутки! Выходило, что Каталински покинул лагерь, бросившись на помощь, еще вчера… И до сих пор не вернулся… Его тоже втянул внутрь Сфинкса тот неведомый пылесос?
И теперь все они — и Флоренс, и Батлер, и Свен, и Лео — весь экипаж! — находятся в глубинах Сфинкса… В подземном городе, о котором говорил двойник в пурпурной тоге…
А может быть, на самом деле нет ни двойника, ни города, а есть какое-то излучение, бьющее по мозгам и вызывающее видения?… Может быть, Марсианский Сфинкс чем-то сродни плотоядным орхидеям, и то, что представлялось двойником, не более чем некий фермент, воздействующий на потенциальную добычу?…
Много чего могло быть…
Сколько времени придется провести здесь в ожидании? И приведет ли к чему-нибудь это ожидание?… И надолго ли хватит ему запасов провианта?…
Вернуться на Марс с отрядом морской пехоты — «собак дьявола», коммандос-Шварценеггеров, несокрушимых Рэмбо — и проникнуть в подземный город?…
Если они еще живы… Если будут живы…
Если такую операцию вообще захотят и сумеют организовать… Через год… через два… через три…
И какие там «собаки дьявола»! Это же не кино. Не будет никаких спасателей-коммандос. А будет просто еще одна экспедиция за золотом. И строжайший запрет даже приближаться к Марсианскому Сфинксу. А скорее всего, никто уже больше никуда не полетит. Налетались.
Даже если и полетят, то лет через пятьдесят. Или — через сто…
Маклайн сел в кресло перед рацией и обессиленно опустил тяжелую, раскалывающуюся голову на руки. Боль переполняла усталое тело, и болью была полна душа.
Доложить Земле все, что можно доложить… И ждать ответа.
Он искал ответа и у самого себя, — но не мог его найти…
