Впоследствии похожие черепа нашлись в запасниках музеев и в частных коллекциях — не только в Америке, но и в Европе, и в Азии.
Экстрасенсы и просто высокочувствительные люди уверяли, что череп «Митчелл-Хеджес» навевает им особые, почти гипнотические состояния, которые сопровождаются необычными запахами, звуками и яркими видениями — как из далекого прошлого, так, возможно, и из будущего…
Флоренс знала и о неизвестно на чем основанном утверждении о том, что эти черепа когда-то служили своего рода приемо-передатчиками, работающими в диапазоне психических энергий и мыслеобразов. Кое-кто предполагал, что они использовались для секретной связи между посвященными, находившимися на большом удалении друг от друга, — на различных континентах, а то и на разных планетах…
Нанотехнолог, продолжая держать череп в руке, вглядывалась в светящиеся глазницы, похожие на включенные автомобильные фары. Да, этот череп очень напоминал тот, который ей довелось увидеть в нью-йоркском музее.
«Ты сделан именно здесь, — без всяких эмоций подумала она. — Здесь, на Марсе. Все те хрустальные черепа, которые боги якобы подарили людям, сделаны здесь. А боги пришли на Землю с Марса…»
Она не задавалась вопросом, откуда в этом зале взялся хрустальный череп. Она не собиралась ничего анализировать, не собиралась выдвигать какие-то предположения — она просто принимала все как есть: вот зал, вот лунка и вот — прозрачный череп с сияющими глазницами…
Флоренс не заметила того момента, когда заклубился под прозрачным хрустальным гладким лбом черепа белый туман, и зашептали что-то непонятное далекие голоса, и тонко-тонко зазвенели со всех сторон невидимые колокольчики…
Туман расползался, растекался, заполняя собой все окружающее пространство, она плыла в этом тумане, поднимаясь все выше и выше… Невнятный шепот постепенно утих, а колокольчики, напротив, звенели все сильнее. Уже не колокольчики это были, а огромные серебряные колокола, сотни, тысячи колоколов, каждый со своим голосом, ритмом, мелодией… Они ничуть не оглушали, их пение было таким же естественным и ненавязчивым, как дыхание, как стук собственного сердца. Прошло то ли мгновение, то ли вечность, и Флоренс поняла, что этот перезвон издают звезды, невидимые на дневном небе. Небо было просторным и светлым, внизу безмятежно зеленела равнина, сверкал на солнце величественный Купол, и Марсианский Лик был четким и красочным: белый лоб, розовые щеки, почти прозрачная слеза, изумрудные зрачки… А еще — темные волосы и красно-желто-синий головной убор… Мягко блестело золотое покрытие равнины, покачивались на легком ветерке шарообразные белоснежные цветы, с дерева на дерево неторопливо перелетали птицы цвета сапфира, похожие на голубей. Вдали играла, переливалась бликами волнистая спина океана, и в розовой дымке у горизонта бродили, непрерывно меняясь местами, сияющие, уходящие в небо колонны… Она знала, что это за колонны, ей был понятен ритм их движения, и вообще она знала все об этом мире, воссозданном в новой плоскости бытия как воспоминание об иной Вселенной. Отсюда, из невесомой прозрачной вышины, она могла заглянуть под Купол, вернее, сквозь Купол, очутиться в любой из пирамид, одним взглядом охватить все помещения Лика. Она могла тонким лучом проткнуть небеса и скользнуть в пустоту — живую, дышащую пустоту, — а потом воплотиться в краю других пирамид, возле другого Сфинкса — еще одного воспоминания о предшествующем слое бытия.
Она повернула голову к солнцу — и увидела сияющий в небе хрустальный череп. Нижняя челюсть черепа двигалась, и несся оттуда звон множества колоколов.
А потом череп вдруг стал преображаться — и превратился в лицо пилота Свена Торнссона.
И это ее тоже совершенно не удивило.
Ей было спокойно и хорошо, но внезапно в этот изобилующий разноцветьем красок приветливый мир вторглись какие-то посторонние звуки, донесшиеся с небес. Звуки приближались, нарастали, заглушая серебряный звон колоколов, и все вокруг содрогалось в такт этим звукам. Содрогалось, блекло, съеживалось как сухой осенний лист — и проступало, все более четким становилось другое: слабо светящиеся стены… темный каменный пол… круглая ложбинка с углублением в центре. С углублением в форме черепа.
Размеренные звуки не прекращались, в них полностью растаял серебряный звон. Флоренс разжала пальцы — и хрустальный череп скатился в ложбинку.
Она поднялась на ноги, обогнула ложбинку, сделала еще несколько шагов вперед, навстречу приближающимся звукам, и остановилась.
Флоренс догадалась, что значат эти звуки. Это были чьи-то шаги. Кто-то шел к ней из глубины пустынного зала.
6
Он даже не успел ничего понять. Внезапно налетевший теплый вихрь подхватил его, плеснула в лицо упругая, словно резиновая, волна, — и он, мгновенно ослепнув и оглохнув, перестал ощущать собственное тело. Он как бы существовал и не существовал одновременно, он чувствовал, что сердце его продолжает биться, — но знал каким-то запредельным знанием, что нет теперь у него никакого сердца…
Ошеломление и испуг пришли позже, когда кто-то могущественный и умелый ловко воткнул его сознание назад, в исчезнувшую было плоть, — или же поймал сачком-телом бабочку-сознание…
Перед глазами все еще стояла потрясающая, невероятная картина: земная Луна над далекими сизыми горами, темные пирамиды, вздымающиеся над деревьями, — и все это возникло прямо внутри Марсианского Сфинкса! Ворвался в подземный зал теплый ветер, принес с собой запахи свежей листвы и цветов, запахи дыма, и Алекс сказал что-то… «Древний город… Открылся переход…» A потом сзади раздался глухой удар, от которого задрожал пол подземелья. А дальше? Что было дальше?
А дальше налетел вихрь и принес с собой черную волну.
Откуда-то издалека доносились монотонные голоса, но слов было не разобрать. Свен Торнссон лежал на чем-то твердом, непоколебимом, и под головой у него была явно не подушка. Голоса зазвучали напевнее, мужские низкие голоса, и ему представилось, что это идет церковная служба. Церковная служба — в Марсианском Сфинксе? Или это Батлер умудряется говорить сразу несколькими голосами? Или такое уж здесь необычное полифоническое эхо?
Он уже знал, что никакой это не Батлер, что все теперь совсем другое… и надо принимать это другое, потому что выбора нет…
Свен открыл глаза.
На то, чтобы изучить окружающее, у него ушло буквально несколько секунд. Оказалось, что он лежит на дне довольно глубокой каменной чаши, высоко над его головой, в колышущемся неярком свете то ли факелов, то ли костра, виден плоский каменный потолок, и круглое отверстие в нем находится точно над центром чаши. В отверстие заглядывало небо — не розовое, а темно-синее, и звезды в этом кружке казались свечами на торте по случаю дня рождения.
Да, небо было не розовым, марсианским, а темно-синим, глубоким — земным.
«Это древний город, Свен… В Мексике. Открылся переход…»
Так буквально минуту-другую назад сказал Алекс Батлер, Орфей-гитарист, специалист по Марсу. И, судя по его рассказам, по земным древностям тоже.
